В это время приехали государыня императрица и государь наследник. Народу, естественно, собралось много, и весь этот народ был свидетелем того отеческого внимания, которое всегда составляло отличительную черту в отношениях покойного императора к почившему владыке. Затем государь изволил подробно осматривать производившиеся постройки и нашел необходимым возобновить соборный храм, для чего велел архимандриту представить смету в порядке служебных инстанций. Представленная смета утверждена 25 декабря 1835 года, и по государственной росписи назначено было выдать из казначейства С. — Петербургской казенной палаты 96,808 руб. 19 коп. ассигнациями на исправление и обновление Троицкого соборного храма[92]. Возобновление было окончено в 1838 году, а в 1842 году в этом храме были устроены богатые клиросы на сумму, пожертвованную государыней императрицей Александрой Феодоровной.
Первой заботой настоятеля по внутреннему духовному благосостоянию обители было установление во всем строгого порядка, согласно монастырским уставам: церковное богослужение стало совершаться в стройном чине, с величием и торжественностью, которое дополняли привлекательное пение клиросное, внятное чтение, чинное стояние, поклонение по положению и, вообще, благообразные движения, благочинное пребывание в трапезе, весьма приличная одежда, а опрятность и чистота во всем придавали всей обстановке вид изящества, соединенного с простотой, которые облагораживали самые нравы иноков.
Настоятель вникал в келейную жизнь каждого, настраивал к спасительному препровождению времени в чтении монашеских книг, к несению посильных трудов по послушаниям, проводил дух истинного монашества в братство, располагая всякого ко вниманию, к принятию совета и назидания в духовно — нравственной жизни, к устроению себя по руководству святоотеческих писаний. Он сообщал братству свой образ мыслей и взгляды на монашество, был отцом и наставником всех, принимая к себе на откровение помыслов для созидания и настроения духовного. Двери келий о. архимандрита были открыты, к нему входили свободно все — от престарелых монахов священнослужителей до юных послушников, вследствие чего все братство стало составлять одну великую семью, управляемую одним отцом, связанную союзом согласия и духовного единения, одушевляемую и руководимую высоким учением отца — наставника. «Особенно, — говорит Чихачев, — помогало деятельности настоятеля его умение выбирать людей и его знание сердца человеческого, которым он умел привязывать людей к делу, им доверяемому. Он искал развить в человеке преданность поручаемому ему делу и поощрял ее одобрениями и даже наградами и повышениями. Окружая себя людьми со способностями и силами, он быстро достигал своих целей и приводил намерения свои в точное исполнение».
Духовное возрождение обители сделалось видным для всех: прежние обитатели пустыни изумлялись внезапной перемене, удивлялось ей и духовное начальство, оно смотрело на управление архимандрита Игнатия как на небывалую новость. Столичное общество всех слоев также обратило свои взоры на возрождающуюся обитель, увидело новые порядки, новые правила, внешнее и внутреннее благолепие, быстроту, с какой все возникало и развивалось — и недоумевало.
Но не все могли понимать и ценить совокупность совершавшихся изменений, не все смотрели на них одинаково благосклонно. Были лица, неблагоприятно смотревшие на небывалое явление — благосклонное расположение государя к монашеству и особенно в лице столько даровитого человека, каков был архимандрит Игнатий, породило зависть многостороннюю — явились интриги и со стороны людей светского общества и со стороны духовной администрации.
Нерасположение пустило в ход наговоры, клевету, обвинения, сплетаемые с подробностями, измышленными злобой, а интриги и козни лиц, которые своим положением в обществе имели возможность вредить архимандриту, сделались неразлучными спутниками на всю его жизнь. Нерасположение же духовной администрации стало выражаться непрерывными притеснениями, прикрытыми иногда правдами по законам человеческим, а в иных случаях и вполне явными.
Так враг человеческого спасения преследует всякое благое дело, а особенно духовное благоустроение иноков, он направляет, главным образом, против руководителей их свои стрелы, разжигая злобу людей века сего. Для таких орудий зла все казалось позволительным, что могло служить ко вреду и осмеянию настоятеля и обители. Самые обыкновенные распоряжения и случаи старались перетолковывать по — своему, в обвинение настоятеля. Сергиева пустынь сделалась для многочисленной части общества мишенью, в которую пускались язвительные стрелы, облеченные по преимуществу в самую утонченную насмешку.
В те годы государь проводил лето в Петергофе. Сергиева пустынь была перепутьем, в которое заезжали все, или значительное число, ехавших из Петербурга ко двору. Заезжали в угоду государю и государыне, заезжали по любопытству, заезжали с умышленным недоброжелательством, с преднамерением осудить виденное. Как пример таких посещений может служить неожиданно выразившееся настроение одного весьма высокопоставленного лица.
5 июля, в день преподобного Сергия, в новой обширной трапезе обедали все посетители монастыря за общим столом вместе с братией. В числе гостей было немалое число сановников, принадлежавших к высшей администрации. Во время обеда один из самых почетных посетителей отнесся к настоятелю с вопросом, сказанным таким тоном голоса, который выражал дух речи: «Как согласить, отец архимандрит, Ваши обеты монашества с той обстановкой, в которой Вы живете?», указывая глазами на великосветское общество, окружавшее архимандрита.
Настоятель отвечал: «Очень просто: оно объясняется послушанием воле государя императора, которому угодно было меня взять из вологодских болот, где я жил в уединен — нейшем монастыре, и поставить здесь, на перепутье большого света, чтобы говорить вам слово истины настолько, насколько позволят это ваши гнусные приличия света».
В другой раз в монастыре у своего подъезда архимандрит садился в карету, чтобы ехать в Невскую Лавру к духовнику своему. Из близ стоящей кучки мирян некто не остановился с насмешкой сказать слушателям своим так громко, что слова его были ясно слышны архимандриту: «К любовнице едет!» «Это мне передавал сам преосвященный Игнатий, — говорил Петр Александрович и добавил, — в карету садился мученик невидимый, чтобы ехать к духовнику и в таинстве исповеди предстать лицу Божию и найти отраду язвам сердца своего, а мир провожал его своим судом и осуждением».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});