“Лебединое озеро” – это только моя мечта…»
Сейчас мы точно знаем: если бы «Лебединое озеро» осталось для Майи лишь мечтой, балетный мир обеднел бы.
Дебют состоялся в дневном спектакле: маститые балерины не слишком любили выступать в «утренниках», а Майя «не верила сама себе, что танцую, что исполнилась мечта. Все участвовавшие в спектакле аплодировали мне после каждого акта на сцене… Финал акта – уход Одетты – я просто сымпровизировала». Эту роль Майя готовила со своим педагогом по училищу Елизаветой Павловной Гердт, и та ей сказала: «Так и оставь. Ты взаправду будто уплываешь».
Кто-то из коллег заметил еще на репетиции, что «с этого ухода» Плисецкая соберет аплодисменты. Она собрала. И какие! И продолжала собирать их тридцать лет. Более того, эти ее руки – передававшие сразу и зыбь воды, и взмах крыла – стали частью ее фирменного танцевального стиля. Теперь такие руки вы увидите практически у всех балерин в «Лебедином». Но первой была именно Плисецкая. «О руках Майи Плисецкой много говорят, но рассказать и написать о них невозможно – любые образные сравнения отступают перед силой непосредственного впечатления. От плеча до кончиков пальцев необычайно пластичны и выразительны эти руки, движения их мягки, певучи, они живут, разговаривают, и язык их понятен, он волнует. Плисецкая очень технична, трудностей для нее как бы не существует, она преодолевает их легко и с блеском», – писал тот же Я. Чернов (похоже, пораженный), что разговаривал с балериной накануне премьеры.
А как же опасения Леонида Лавровского, что не совладает – в первую очередь актерски, в технических талантах к тому времени никто уже не сомневался, – юная Майя с ролью Одиллии? «Третий акт Плисецкая проводит прекрасно, – писал Я. Чернов, – и все же ее Одиллии не хватает вызывающего блеска, гордой осанки, властной манеры, всего того “великолепия”, которое характеризует дочь Злого Гения. Все это придет со временем». И оно, конечно, пришло. «Танцуя черного лебедя, – злую Одиллию, Плисецкая передает мрачное вдохновение и торжество искусительницы-волшебницы. Ее глаза гипнотизируют Принца, а каждый повелительный взмах гибких рук напоминает таинственный обряд какого-то колдовства. Запоминается ее мрачное лицо, надменно сжатые губы, сжигающий быстрый взгляд, порывистые стремительные движения», – написал в 1961 году Борис Львов-Анохин. Между этими двумя высказываниями – четырнадцать лет и много-много «Лебединых озер»: «От меня ждали хорошего адажио – я стала отрабатывать темпы аллегро, мне показали фуэте – я в конце концов сменила их на пике. Нет, это не от каприза или упрямства. Создавая своего лебедя, я в зоопарк ходила. Не от балерины, а от настоящего лебедя взяла. Нужно овладеть классикой, стать хозяйкой “Лебединого озера”, потом начинать работать по-своему. Я считала, что даже если придется зачеркнуть все сделанное, мне не жалко. Рано или поздно мастер должен в конце концов стать собой, а не отражением изученных в классе поз и героев».
И она, конечно, стала этим мастером.
«В искусстве многое непредсказуемо, – говорила Плисецкая в 1987-м, – я и другие думали, что буду танцевать Марию, а станцевала Зарему. А ведь вот как получилось со спектаклем “Лебединое озеро”, балетом, который надолго вошел в мою творческую жизнь. Дали мне роль в нем лишь через шесть лет работы в театре (на самом деле через четыре. – И. П.), а станцевала более пятисот раз». Она танцевала эту роль, сделавшую ее одной из самых (если не самой) знаменитых балерин мира, тридцать лет – с 1947 по 1977 год. «Лебединое озеро» с Плисецкой в главной партии – последний спектакль, который видел в своей жизни самый знаменитый театрал того времени Иосиф Сталин. Это было 27 февраля 1953 года.
Когда в 1961 году Плисецкая танцевала «Лебединое» в Париже, газеты захлебывались от восторга: «И двадцать лет спустя еще будут говорить о ее руках… Будь то волнение Белого лебедя или страсть Черного, они заполняют собой все пространство, всю сцену. Ничего, кроме рук Плисецкой, не видишь», – писала «Пари-экспресс». «Руки у нее – каких не было ни у кого, – признавал Морис Бежар, который скоро станет ее любимым хореографом. – Когда смотришь на ее руки в “Лебедином озере”, видишь не Лебедя, а само озеро. Такое ощущение, что ты плывешь, качаясь на волнах». В статье «Майя великолепная», опубликованной в 1967 году в газете «Тайм», писатель Джон Траскотт Элсон писал: «В сцене у лесного озера – акт второй, большинство балерин изображают девушку, имитирующую лебедя. В захватывающем дыхание акте театральной магии Плисецкая каким-то образом становится очеловеченным лебедем, имитирующим застенчивую девушку. Невозможно забыть грациозный изгиб ее бесконечной линии спины и, конечно, ее несравненные руки. Нет более таких рук во всем мировом балете». Это правда: таких рук не было ни у кого. И нет.
Леонид Лавровский, видевший (поначалу, как и многие другие) Плисецкую лирической героиней (а значит, прямой конкуренткой Галины Улановой), но опасавшийся, что демоническая Одиллия Майе не под силу, мыслил существовавшими амплуа. Но Плисецкой заданные рамки были тесны уже тогда: «Я за то, чтобы пробовать себя в разных ролях, непохожих друг на друга. Подчас очень любят артистам приклеивать “творческие ярлыки”, часто совершенно несостоятельные. Уверена, нельзя зажать себя определенными рамками амплуа. Да существует ли сегодня оно, это амплуа, в балете? Мне кажется, лишь талант определяет на сцене сущность актера и его возможности. Творить очень трудно, беспокойно, но иначе неинтересно жить. Люблю контрасты. Человек и его образ на сцене интересны мне своей противоречивостью».
Где лучше можно показать контрасты человеческой души, если не в «Лебедином озере»? Однако контраст этих двух персонажей – Одетты и Одиллии – у Плисецкой не был столь разителен хотя бы потому, что обе ее героини были сильными личностями. Ее Одетта – не слабое, трепещущее создание, нет. Она мягкая, певучая – руки-крылья, печальные ивы над водой, но при всей ее мягкости и плавности в ней чувствовалась воля, благородная и возвышенная душа, готовая защищать любовь. Свою Одиллию Плисецкая сделала как будто двойником Одетты, наделила не только стремительностью танца, но и неиссякаемой женственностью, которая (мы об этом поговорим в другой главе) была присуща самой балерине. А может, она вообще танцевала одну женщину? В которой есть белое и черное, добро и зло, выплескивающееся, бывает, за границы и рамки? Красота ее Одетты – нежная, трогательная, обещающая ласку и заботу, красота ее Одиллии – демоническая, карающая, красота, которую обманывали, и которая сама научилась лгать, обрела внутреннее убежище в презрении к героям: «Я люблю контрасты и стремлюсь передать со сцены все, что связано с внутренним противоречивым миром человека. Поэтому, даже когда я исполняю такую роль, как Одетта-Одиллия, я хочу, чтобы