дул так и веяло смертью. Ноги Виктора точно вросли в землю… До двери оставалось всего несколько шагов, когда за спиной у него раздался звонкий весёлый голос его соседки по парте Ани Борцовой, окликнувший его по имени. И его как кипятком ошпарило. Одним прыжком бросился он навстречу смерти, разрывая горло криком: «Аня, беги!» Но крика своего он не услышал. Не потому ли, что был уже мёртв? Однако кто-то опять звал его по имени.
– Аня?! – вскрикнул он, метнулся и… проснулся.
Холодная тяжесть легла ему на лоб.
– Да у тебя жар, сынок, гляди-ка! – ахнула над ним мать в темноте.
Это её руку он чувствовал у себя на лбу, и рука казалась такой холодной. Он с трудом разомкнул слипшиеся ресницы, вытер пот с висков, нащупал прилипшие к ним мокрые волосы и удивился: словно он побывал под проливным дождём.
– Мне нельзя болеть! – прошептал он сухими губами. И хотя в хате было жарко натоплено, дрожь побежала по всему его телу.
Мать плотнее укутала его одеялом.
– И не болей, сынок! – согласилась она тоже шёпотом. – Я тебе варенья из тутовника принесу. Оно жар снимает. Страшно смотреть, как ты в бреду мечешься.
– Я бредил? – удивился Виктор. – Ничего не помню.
– Вот и хорошо! – обрадовалась мать. – В бреду чего только не привидится! Ничего, я тебя быстро на ноги поставлю. Тебе, Витенька, просто отдохнуть давно пора. Вот отлежишься пару дней, и всё как рукой снимет. Тебе только и надо, что отоспаться хорошенько!
И, как в детстве, Виктор поймал в темноте её руку и благодарно погладил:
– Спасибо, мама.
Пока он чувствовал её присутствие рядом, под ним была твердая почва: вот эта постель, и хата, и темнота за окном, в которой, однако, скрывалась знакомая улица. Но стоило отпустить руку матери – он проваливался в трясину сна.
Вот знакомые улицы наводняются чужими людьми в чужой военной форме, и они повсюду ведут себя по-хозяйски, заходят в любую хату и берут там всё, что захотят. А люди сидят тихо за закрытыми дверями, дрожат от страха и ждут, что их пронесёт, что чужие не ворвутся в их дом, не возьмут их добра, не тронут их самих. Старухи крестят лбы и беззвучно шевелят губами. И среди всего этого играет радио. «Широка страна моя родная» – звучит со всех сторон. «Какой бред!» – стучит в висках у Виктора. «Бред! Бред!» – эхом отдаётся в ушах. И он понимает: это сон! Конечно, сон! Вот только что надо сделать, чтобы проснуться? Он забыл это и никак не может вспомнить. «Доблестная Германия – самый верный наш союзник! – вещает радио бодрым женским голосом. – Ничто не может помешать дружбе наших стран!» Виктор лежит в постели и не в силах не то что подняться на ноги – даже пошевелиться. Его не слушаются ни руки, ни ноги. Он один в хате и видит, как приклад автомата разбивает окно, ледяной морозный воздух окутывает его. Крик отчаяния и ярости беззвучно вязнет у него в горле. «Фашистская Германия наш лучший друг!» – весело восклицает радио. Дверь распахивается настежь. «Это сон!» – сквозь обжигающую боль силится он перекричать радио беззвучным голосом. И в который раз чувствует прохладную руку матери у себя на лбу.
– Ты бы спряталась, мамочка, – просит он горячечным шёпотом. – А то они близко, того гляди нагрянут.
– Кто, Витенька? – спрашивает мать, гладя его мокрые волосы.
– Фашисты.
– Что ты, сынок! Какие ещё фашисты? Откуда им тут взяться? – успокаивает она его.
– Они повсюду, мама, – шепчут пересохшие растрескавшиеся губы сына. – Война!
– Ничего, – отвечает мать ласково, будто разговаривая с малым дитём. – Всё пройдёт, Витенька, очень скоро. Вот увидишь.
Мать оказалась права. Её заботами через двое суток горячечного бреда, казавшегося бесконечным, Виктор встал на ноги. Болезнь прошла так же внезапно, как и началась. Он снова был бодр и чувствовал себя крепким как молодой падуб. Как ни странно, от его болезни не осталось даже насморка, хотя на улице свирепствовали снежные бури.
Поборемся с бурей
Последняя предвоенная зима выдалась на редкость снежная. По утрам, отворяя дверь из хаты в крутящуюся мглу, не всякий решался нырнуть в неё сразу, не помедлив на пороге, чтобы собраться с духом. Поначалу путешествие в школу среди белой круговерти казалось волшебным приключением. Но степные ветры не шутили. Бывало, что после ночного снегопада даже отворить дверь на улицу стоило труда – приходилось разгребать сугробы на крыльце. И прежде чем пройти через собственный двор, нужно было немало потрудиться. А протаптывая коридоры в свежем снегу, каждый чувствовал себя первопроходцем сродни челюскинцам, открывающим путь не только себе, но и всем, кто пойдет следом.
Был уже вечер, начало седьмого, когда Виктор наконец добрался до дома. Усталый, но счастливый, перешагнул он порог хаты, затворив за собой дверь. Пронизывающий ветер, секущий по лицу жёсткой снежной крупой, крутя вьюгу над высокими сугробами и раздирая в небе облака, подсвеченные серебряным светом месяца, остался снаружи. Какое это было блаженство – очутиться в живом тепле торопящейся печи, вдохнуть запах свежих щей и румяного пшеничного каравая!
– Что-то уж очень долго вы нынче репетировали! – заметила мать, хлопоча у печи.
– У нас ещё собрание учкома сегодня было, – пояснил Виктор, стряхивая остатки снега.
– Небось голодный как волк? – улыбнулась Анна Иосифовна. – Так и ноги протянуть недолго с твоими собраниями! Тебя вон уже твой адъютант спрашивал.
Адъютантом Виктора соседи прозвали Володю Лукьянченко. Володя был двумя годами младше, жил поблизости и почитал за счастье исполнять любые поручения старшего товарища.
– Давно Володя забегал? – тотчас замер на месте Виктор.
– Да с час уж точно! – отозвалась мать. – А ты чего это, сынок, задумался? Давай раздевайся. Тебе сейчас горячего поесть надо. Обождёт твой Лукьянченко, ничего с ним не случится!
Но было поздно: в эту самую минуту входная дверь за спиной Виктора отворилась, метель ворвалась в хату, а вместе с ней – заснеженный по самые брови хлопчик в длинном овчинном полушубке.
– Володя!
– А я тебя в окно заметил! – выпалил запыхавшийся Володя. – Меня, Витя, Андрей Иванович в центре встретил. Все ведь знают, что через меня к тебе дойдёт как по телеграфу! Так вот, он просил тебе передать, чтобы ты к нему заглянул в райком!
– Вот тебе раз! – всплеснула руками Анна Иосифовна. – В райком комсомола?
– Так точно, тётя Нюся. Но это было ещё светло на улице. Я ему обещал передать, а он как знал, что Витя поздно вернётся, да и говорит: «Нет, пожалуй, если прямо сейчас его не