дела.
– Я что, не слышу? Алина? Алина! Вась, представляешь, она бросила трубку.
– Мам, я не бросала трубку… – Я встречаюсь взглядом с Ником.
Парень возвышается в окружении одногруппниц, облокотившись плечом на фонарный столб, прикуривает сигарету. Затягивается и медленно выпускает тонкую струйку дыма. Его пристальный взгляд манит. Ник отталкивает плечом, выкидывает окурок в урну.
– Еще бы ты бросила трубку, – фыркает мама. – Так что произошло?
– Мне дали ставку ассистента, – отвечаю без прежней радости и наконец разрываю зрительный контакт. – Занятий будет немного, но это же лучше, чем ничего. – Медленно бреду к остановке, борясь с желанием обернуться.
– Вася! – вскрикивает мама громко. – Алина получила ставку ассистента! – Я немного отстраняю телефон от уха. – Да, обязательно передам. Алечка, папа передает, что горд тобой.
– Передай папе спасибо.
– Алин, теперь, пожалуйста, отнесись к жизни серьезней. Если Витя планировал детей, а он мог, все же парню скоро тридцать, ты поговори с ним, убеди, что стоит подождать. Пять-шесть лет – срок небольшой, а ты успеешь встать на ноги, закрепиться на кафедре, а там и до старшего преподавателя недалеко.
– Не беспокойся, я не планирую беременеть, – заверяю я.
– Это ты сейчас так говоришь, а стоит одной подруге родить, и все, словно эпидемия, – отчитывает мама. – Вот как у нас было на последнем курсе: Вера Носова выскочила замуж, тут же декрет и…
– Мои подруги точно не собираются обзаводиться семьей. И вряд ли беременность передается воздушно-капельным путем, для этого нужен партнер, а мы с Балабаевым расстались. – С каждой минутой я жалею, что набрала номер родителей, лучше бы отправила в семейный чат СМС и получила в ответ поздравительные открытки с цветочками и зайчатами.
– Все же расстались, – вздыхает она. – Вчера мне позвонила Наталья Олеговна, хотела узнать, что у вас случилось, а я ни сном, ни духом. Пришлось краснеть и мычать что-то в трубку. Алин, о таких вещах нужно предупреждать.
– Да, мам, – мне проще согласиться и признать свою неправоту, чем продолжить разговор.
– Позвони маме Виктора и объяснись, пожалуйста.
– Это глупо, мы взрослые люди и не обязаны давать объяснения. – Я сворачиваю к пешеходному переходу.
– Алина, разговоры с Натальей Олеговной мне не доставляют удовольствия.
– Хорошо. Пока, мам, мой автобус. Если потороплюсь, то успею.
– Пока-пока, не забудь про звонок Наталье Олеговне.
Я поспешно перехожу проезжую часть, останавливаюсь на островке безопасности, размахивая руками, привлекая внимание водителя, бросаю мимолетный взгляд направо, автомобили только трогаются со светофора, если быстро перебежать, то успею на автобус.
– Ты больная?! – Из моей груди выбивают воздух, останавливая рывком. – Ты вообще смотришь по сторонам? – Визг тормозов, продолжительный гудок клаксона и рев мужского голоса над ухом смешиваются и оглушают. – Очень умно выбирать между смертью под колесами автомобиля и возможностью не опоздать на автобус, – Ник продолжает рычать, стискивая меня в объятиях. – Больше так не делай, поняла?! – Я спиной ощущаю вибрацию в его груди. – Алина, ты слышишь, что я говорю? – Мой подбородок обхватывают сильные пальцы и чуть разворачивают.
Движения мужских губ действуют гипнотически, меня будто кидают в водоворот, каждый вздох дается с трудом, каждое слово – невероятное усилие, я пытаюсь выплыть, но эмоции затягивают, лишают сил сопротивляться. Все, что со мной происходит, необъяснимо. Жар мужского тела проникает сквозь тонкую ткань блузы, и моя кожа, словно губка, впитывает его. Нет, напитывается.
– Я не заметила, как зажегся красный. – Я веду плечом, пытаясь освободиться.
– Больше ни ногой одна. – Мужские руки ослабляют хватку и разворачивают на сто восемьдесят градусов. Ник дожидается разрешающего сигнала светофора, обхватив плотнее мое запястье, как ребенка, переводит через дорогу.
– Что ты делаешь? Мне нужно домой! – Мои попытки отнять руку, парень игнорирует.
– Я тебя отвезу. – Уверенно, широкими шагами он ведет меня к университетской стоянке.
– Не нужно. – Быстрее я уже не смогу идти, еще немного и перейду на бег.
– Алин, не заставляй делать то, чего я не хочу.
– Я… я тебя не понимаю, – я произношу, поборов сбившееся дыхание.
– Поймешь, нужно лишь немного времени. А его у нас в достатке.
– Ты меня пугаешь.
Его губы дергаются в улыбке.
– Я слышу.
Я оглядываюсь по сторонам, смотрю за спину. Представляя, как быстро разносятся сплетни о сотруднике университета, идущем по территории за руку со студентом.
– Нас могут увидеть, – шепчу я.
– Если ты сядешь в машину, вероятность быть замеченными уменьшится в несколько раз. – Ник распахивает дверь, закрывает собой, приближается непозволительно близко, и я вновь увязаю в мужском запахе: терпкой смеси вишни, сигарет и кожи. – Поговорим?
– Не думаю. – Я обвожу взглядом черной рисунок татуировки на сильной шее.
Ник теряет терпение, я на мгновение оказываюсь в мужских руках и тут же ощущаю мягкость пассажирского сиденья.
– Мы поговорим. Только представь, как глупо будет выглядеть наша погоня по стоянке. – Горячее дыхание и мужские губы щекочут ухо. – Тебе не убежать. – Щелкает ремнём безопасности, закрывает дверь и обходит автомобиль.
Его слова звучат как приговор. В них нет сомнения, нет шутки, и они точно не об игре в догонялки.
– Тебя не видно, – он комментирует, мои попытки вжаться в сиденье на выезде со стоянки.
– Девушки ожидали, что ты их повезешь, – вырывается само собой. Мои слова остаются без ответа. – Ты хотел поговорить, – я напоминаю, недоверчиво посматривая в боковое окно.
– Не за рулем, – его голос спокоен.
– Тогда скажу я, – не знаю, откуда берется смелость. Пока взгляд Ника сосредоточен на дороге, мне проще озвучить свои страхи. – Я не понимаю тебя и боюсь. – Парень бросает короткий взгляд, но продолжает молчать. – Не понимаю, что тебе от меня нужно. Секс? Думаю, проблем с партнершами у тебя быть не может. – Он хмурится, скривив губы. – Это что, каприз? – Парень отрицательно покачивает головой. – Я не та, кто тебе подходит. Правда. Что может быть общего у такого, как ты, и…
– У кого, Алин? – спрашивает он сердито.
– У меня.
– Знаешь, о чем я жалею? – Он не ждет ответа и продолжает: – Я жалею о том, что не вырвал ему язык, – на последних словах речь превращается в самый