Читать интересную книгу Золотая змея. Голодные собаки - Сиро Алегрия

Как раз об этом мы и толкуем, собравшись в хижине дона Матиаса. Я тут сегодня с самого утра, переправил несколько человек из Бамбамарки и пришел. А Сильверио Крус забежал за огоньком и тоже остался; пока то да се, упустил время, а теперь опять ливень, да такой, что, пожалуй, может залить плошку с углями, даже если прикрыть ее краем пончо.

— Очень хочется дознаться, — говорит дон Матиас, — как же все-таки умирают птицы?.. Ни разу мне не попалось ни одной мертвой птахи; конечно, придушенные змеей или зверем попадались, подстреленные тоже, но это уж сразу видно… А вот таких, чтоб своей смертью померли, никогда не видал…

Слышится голос старой Мельчи, они с Люсиндой сидят в углу комнаты, мотают шерсть, выменянную на коку у индейцев, в горах.

— На все воля божья… И кто может знать, почему да отчего? Никто, кроме господа бога…

— Никто, кроме господа… — эхом отзывается Люсинда, не переставая сматывать в клубок серую шерсть с мотка, надетого на руки доньи Мельчи.

Маленький Адан, усевшись рядом с отцом, ловит каждое слово взрослых, хотя почти ничего не понимает. А Артуро — известно, как он уважает образованных людей, — замечает, хотя и не очень уверенно:

— По-моему, люди ученые, городские, все знают.

Дон Матиас прерывает его, повысив голос, чтобы слова звучали убедительней, да и дождь сильно расшумелся — ничего не слышно.

— Это они так говорят, но одно дело говорить и совсем другое — знать и видеть собственными глазами…

Сильверио Крус только и ждет момента, чтобы вставить словечко.

— Вот заладил дождина проклятый… Но зато, пока он меня тут держит, я вам кое-что расскажу, как раз про это самое, про то, как помирают птицы… Слушайте…

— Чего ж не послушать, говори…

— Когда я был мальчонкой, моя мать рассказала мне историю, которую слышала тоже в детстве… Будто один человек пошел за хворостом, да только ничего ему не попадалось, так что забрался он в самую глубь ущелья… Кругом все лес да лес, а хвороста нет, одни сырые сучья… Он бы и дальше пошел, да вдруг слышит, птицы поют… Свернул он к тому месту и видит: большая поляна, деревья кольцом стоят, а на них птиц видимо-невидимо… пестрые, зеленые, серые, желтые… Ну, всякие, всякие… Он даже и названий-то всех не знал, а многих никогда и не видал… Стоит он, слушает, с места сойти не может, будто затмение какое нашло… А птицы поют в лад, сроду никто таких песен не слыхивал… И вдруг все сразу примолкли, а одна совсем старая птица — у нее и блеску-то уж в перьях не было — снялась с самой высокой ветки и кругами полетела вверх, и поднялась так высоко, что человек разглядеть ее больше не мог, да и птицы тоже потеряли из виду. Одним словом, взвилась та птица к облакам, а потом и за облака, в самое небо, вот оно как…

— Ишь ты, — удивляется старик, — это и на смерть-то не похоже!

— Вот такая она и есть, птичья смерть, — продолжает Сильверио, — потому что небо птицу очень просто принять может, грехов-то у нее нет…

— Ишь ты…

Рассказчик воодушевляется еще больше, ведь его слушают так внимательно, а женщины даже рты раскрыли от удивления.

— Потом было вот что. Когда птицы приметили того человека, одна подлетела к нему, села на ветку поближе и заговорила человечьим голосом, будто это вовсе и не птица была: «Ты, говорит, видел такое, чего ни одному человеку еще не довелось видеть. Если проговоришься хоть одним словом — помрешь». А человек отвечает, что нет, мол, не проговорюсь. И правда, так никому ничего и не сказал, помирать-то кому охота?..

— Ишь ты, — все удивляется дон Матиас. — Очень все это похоже на правду, а то как же так — жил я жил, а ни разу не видал, чтобы птица своей смертью померла…

Сильверио Крус дует на плошку, чтоб не погасли угли, отставляет ее в сторонку и принимается за коку — он очень доволен своим рассказом.

И вдруг Артуро взял да все испортил.

— Если тот человек ничего никому не рассказал, откуда же об этом люди узнали?

И, видя, что все озадаченно молчат, добавляет:

— Сказки это все…

— И верно, сказки, — подумав немного, соглашается старик.

Гость, теперь уже безо всякой уверенности, старается поправить дело:

— Он во сне будто проговорился, так что вины его в том никакой не было…

Все дружно хохочут:

— Да где же это видано, чтоб такие истории во сне рассказывали?

Даже Адан улыбается во весь рот, вон как сверкают белые зубки на темном круглом личике! Огорченный рассказчик неохотно уступает:

— Не знаю, только мать мне в точности все так рассказывала…

И быстро собирается домой. Пора, а то совсем стемнеет и ливень разойдется пуще прежнего.

— Что, у вас там в ущелье вода сильно поднялась?

Хижина Сильверио стоит у самого выхода из ущелья.

— Нет, не очень… Пока ничего страшного, ущелье-то глубокое.

Спрятав плошку с угольками под пончо, он выходит на улицу. Дождевая кудель ложится на его плечи и спину. Вскоре он исчезает за деревьями.

Сверкнула молния, ударил гром, дождь хлынул как из ведра, и застонал совсем по-человечьи ветер. Старик прислушался:

— Не иначе как в ущелье обвал будет… Очень уж сильно склоны подмывает. Да и собаки вон как разлаялись, слышите?

И правда, по всей долине лаяли и тоскливо выли собаки.

XII. ВОЛЧАНКА И ГОЛУБАЯ ПУМА

Донья Мариана Чигуала — женщина уже не первой молодости. Одевается она всегда в черное, а живет в конце долины, хижина ее недалеко от хижины Энкарны. Неудачно сложилась жизнь доньи Марианы. Кто бы к ней ни забрел, она каждому расскажет, притом со всеми подробностями и обливаясь слезами, как она потеряла мужа, как много лет назад он отправился в Уамачуко продавать коку и его там забрили в солдаты и как с тех пор он будто в воду канул.

— Может, убили его! — непременно воскликнет донья Мариана и громко зарыдает.

Потом начнет рассказывать про свое теперешнее житье-бытье, про племянницу Ормесинду, которую родители отдали ей на воспитание. А если вы задержитесь подольше, то увидите, как сама Ормесинда, краснощекая и шустрая, гонит к дому стадо коз.

Если же собеседник проявит особое любопытство, то донья Мариана расскажет еще и о том, как она выходила замуж, — потому что, слава богу, она под венед пошла из родительского дома и ничего у нее ни с кем до этого не было. А потом примется расхваливать своего мужа: и коку он собирал быстрее всех, и самым лучшим плотовщиком слыл, а уж каким человеком-то был хорошим да рассудительным!

Если же у гостя сердце отзывчивое, она и свое раскроет и поведает о своем одиночестве — Ормесинда ведь не в счет, она еще «совсем дурочка».

Говорят, иногда ее видят с Энкарной, конечно, когда нет поблизости его жены, но это все болтовня. Одно верно: если кто из приезжих остановится у нее в доме, так раньше чем на четвертый день ни за что не уедет. А почему, про это лучше всех знает Абдон из Селендина, он всегда у нее останавливается.

Но это все просто к слову пришлось, меня же связывают с доньей Марианой чисто житейские дела. После смерти моих родителей я стал кухарничать сам, но очень уж это нудное занятие, да и времени отнимает много. И, само собой, у меня без конца подгорала юкка и бились горшки. Когда я расколотил третий горшок, пришлось пойти к донье Мариане. С тех пор она мне всегда готовит, и весь мой огород в ее полном распоряжении, и юкка, и перец, и бананы — одним словом, все, что там есть. Чего греха таить, иной раз трудно бывает удержаться от соблазна. У нее ведь и лицо приятное, крупное, и губы сочные, и грудь крепкая, и бедра широкие, не зря наши парни все меня подзадоривают: не теряйся, мол, чудак…

Но я ни разу не сказал ей лишнего слова, ведь случись что-нибудь такое, из своего дома не сбежишь, и если сходиться, так уж навсегда. Но мое время еще не пришло. И потом никто не знает, с каким удовольствием я шепнул бы кое-что, да только не ей, а Флоринде. Но она ходит, опустив глаза, и на парней совсем не смотрит.

Сейчас я сижу у доньи Марианы и обедаю. Она подливает мне горячей похлебки и вздыхает:

— Поди, скучно вам дома-то одному в такую непогоду…

— Да когда привыкнешь, вроде и ничего…

Но донья Мариана не унимается:

— И тихо у вас, еще, чего доброго, змея вползет… Небось и огня-то на ночь не зажигаете?

— Это как придется, иногда и зажигаю…

— Иногда… Уж вы бы не гасили огонек-то…

Опять посыпался дождь, частый, мелкий, как пепел.

Донья Мариана говорит, что ей теперь очень страшно, — в окрестных лесах объявилась пума. В темные грозовые ночи она незаметно подбирается к загонам и шкодит там вовсю. Похоже, злая хищница примерялась и к ее козочкам. Очень уж они громко и испуганно блеяли, а Матарайо хотя и лаял, но тоже, видно, перетрусил: сколько они с Ормесиндой ни гнали его, он так и не отошел от порога.

Раздаются три удара в колокол. Это Артуро — он теперь у нас на плоту главный, пока дону Матиасу неможется, — сзывает своих плотовщиков. И я прощаюсь с доньей Марианой, ведь надо еще забежать домой за веслом.