Читать интересную книгу Тот, кто убил лань - Михаил Лакербай

Он сообщил "по секрету" одному из воспитанников, что будто бы послезавтра должен прибыть из Петербурга попечитель кавказских учебных заведений, действительный статский советник — что-то вроде генерала.

Что ж, генерал так генерал! Встретить надо как полагается...

Был среди нас один беспокойный, до всего страстно допытывающийся сверстник, первый застрельщик всяческих игр и драк по фамилии Чкок.

— Ребята! — сказал он как-то в спальне, когда все мы улеглись спать. — Как только этот попечитель уедет, все снова пойдет по-прежнему: отберут у нас обновки, наденут старое тряпье. И кормить будут так же, как раньше. Все это они делают только для отвода глаз. Ясно: его хотят обмануть. А мы не допустим этого! Давайте вручим попечителю письмо, в котором опишем, как нас кормили и одевали до его приезда.

Мой сосед по койке и добрый приятель Леонтий Тарба возразил:

— Не стоит этого делать. Ведь всем нам здесь все-таки лучше, чем дома. Жаловаться на учителей — не по аламысу.

Но Леонтия не поддержали. Чкок настоял на своем, сумел убедить большинство воспитанников, и письмо попечителю было решено передать.

Когда попечитель наконец действительно прибыл в школу, Чкок все время вертелся вокруг швейцара Никифора. Не успели гость и его спутники снять верхнюю одежду, как он незаметно пробрался в гардероб и сунул письмо в карман попечительской форменной шинели.

Попечитель, седой, плотный старичок невысокого роста, в сопровождении начальника Сухумского округа генерала Засыпкина, архимандрита отца Андрея (в миру — князя Ухтомского) и нашего начальства, прошел по всей школе, осмотрел классы, спальни, кухню, столовую, баню, побывал на уроке русского языка.

Учителя во главе с инспектором школы тоже в новых мундирах с начищенными до блеска пуговицами, вытянувшись перед попечителем, как солдаты на плацу, всячески старались по выражению глаз гостя дознаться, доволен ли он.

Ночью в спальне Чкок сообщил ребятам, что операция, как он выразился, удалась, и попечитель унес наше тайное послание в кармане своей шинели.

Но следующий день не принес никаких новостей.

Ребята недоумевали. Один из нас высказал предположение, что, заметив у себя в кармане какую-то бумажку, гость просто выбросил ее за ненадобностью, не прочитав.

На четвертый день, в двенадцать часов, уроки внезапно были прерваны, и всех учащихся созвали в актовый зал. Из учительской в зал вышел попечитель. Были с ним только наши учителя и школьный инспектор.

— Мальчики! — обратился к нам попечитель. — Письмо ваше я получил, прочел и вот пришел, чтобы ответить вам на него.

Воцарилась напряженная тишина.

— Письмо написано от имени группы воспитанников, но в нем не проставлены фамилии, — продолжал он. — Наверно, поспешили и забыли подписать... Я знаю, абхазы — народ храбрый, смелый, всегда отвечающий за свои слова и поступки! Я прошу писавшего письмо своей рукой назвать себя!

Все молчали.

— Кто же написал письмо? — повторил попечитель. Все продолжали молчать, затаив дыхание.

— Ну что ж, — продолжал он, несколько помрачнев. — Бывает и так: у храбреца отца сын труслив. Значит, выходит...

Не дав ему договорить, Чкок выскочил вперед и громко заявил:

— Письмо писал я! — Лицо у него было красным, как перец.

Попечитель словно просиял.

— Так-то лучше. А теперь поговорим. Скажи мне, пожалуйста, есть у тебя родные?

— В деревне мать и две сестренки. Отца нет.

— Скажи-ка, когда к вам приходят гости, вы едите пищу вкуснее, чем в обычный день? Так это или нет?

— Да, — подтвердил Чкок, — когда бывали гости, мы ели лучше.

— И одевались, наверно, нарядней и чище, не правда ли?

— Так, — упавшим голосом повторил Чкок.

— И все это — в знак уважения к гостям. Не так ли? — снова спросил попечитель.

— Верно, по обычаю гостеприимства, — пробормотал Чкок.

— А я разве не гость для вас, для вашей школы?

— Конечно, гость! — сразу ответил Чкок. — Вы наш очень почетный гость.

— Даже очень почетный? — улыбнулся попечитель. — Ну так вот, милый мальчик, ради меня, гостя из Петербурга, и приодели вас лучше, и покормили вкуснее обычного. Почему же тебя и твоих друзей это смущает?

Чкок опустил голову и молчал.

Попечитель подошел к нему и погладил его волосы.

— Вот и договорились обо всем... Какие у тебя отметки по предметам?

— Только пятерки и четверки! — быстро ответил Чкок.

— А по поведению?

— За два года один раз была четверка...

— Прекрасно! — сказал попечитель. — Вашему народу, нужны культурные, образованные люди. Учись отлично, будь и впредь прилежен, и тогда по окончании школы мы пошлем тебя учиться дальше, тоже на казенный счет. Что касается этого письма, я его не одобряю, но за то, что ты сознался, я попрошу господина инспектора простить тебя и твоих однокашников.

...На этом и кончилась история с нашим тайным письмом.

Так нам казалось тогда.

Никто не вспоминал о поступке Чкока. Создалось такое впечатление, что вообще ничего не случилось. Инцидент был предан забвению.

Прошло много времени. Я уже успел перейти в другой класс и выехать на каникулы к родным в деревню.

В те дни в гости к отцу приехал один из воспитателей городской школы, родственник моей матери Фома Христофорович Эшба. За столом он и вспомнил о приезде в Сухуми Славинского, того самого попечителя из Петербурга, и рассказал о нашем тайном письме.

Вот тогда-то я узнал конец истории с тайным посланием попечителю.

Побеседовав с нами и созвав администрацию школы, попечитель устроил инспектору форменный разнос. В присутствии учителей он строго предупредил его, что тот будет уволен, если станет, как прежде, пренебрегать нуждами и запросами воспитанников.

После рассказа Фомы Христофоровича мне стало ясно, почему после посещения школы попечителем нас продолжали хорошо кормить и одевать.

Первая книга.

Перевод автора

"...Могуча власть слов, стоящих там, где надо..."

Буало

Эту историю рассказал мне мой соотечественник и старый друг стосорокасемилетний абхаз Шхангерий Бжаниа.

Я не оговорился — ему действительно было сто сорок семь лет, а может быть, и больше, во всяком случае, не меньше. Но и в этом возрасте он сохранил здоровье, которому я однажды даже позавидовал. Мы поднимались с ним на четвертый этаж сухумской гостиницы "Абхазия", ко мне в номер. На третьем пролете я почувствовал сильное сердцебиение и остановился, чтобы отдышаться. Старик с увлечением продолжал говорить как всегда о чем-то занимательном. Не прерывая разговора, он опередил меня на несколько ступенек, оглянулся и, бросив взгляд на мое, очевидно побледневшее лицо, спросил не без тревоги:

— Что с тобой? Ты ушиб ногу?

— Нет, нет, — ответил я, проводя ладонью по груди. — Сердце...

По его удивленному лицу я заключил, что он не понял меня. Ему, видимо, за всю свою долгую жизнь никогда не приходилось задумываться над тем, где у него находится сердце...

Когда мы вошли в номер, старик, по моему приглашению, опустился в кресло и, увидев на письменном столе груду небрежно разбросанных книг, принялся их рассматривать.

— У тебя есть книги, написанные на нашем, абхазском языке? — спросил он с живым интересом.

— Ну, конечно же, — ответил я и разложил перед ним несколько книг абхазских писателей.

— Это очень хорошо! — одобрил он. Потом задумался и снова спросил: — Быть может, у тебя есть и первая абхазская книга? Та, которая была напечатана раньше всех других?

Я понял, о какой книге он спрашивает, и улыбнулся:

— Нет, дорогой Шхангерий, той редкостной книги у меня нет, мне даже никогда не пришлось и видеть ее...

— А я видел! — торжествующе произнес старик и протянул мне свои морщинистые руки. — И эти пальцы даже перелистывали ее!..

Я заволновался.

— Когда же это было, Шхангерий? Где? Расскажи!

Тогда-то в рассказе Шхангерия Бжаниа ожил достопамятный эпизод из прошлого нашего маленького, многострадального народа. Он невольно напомнил мне древнюю легенду о том, как некое государство, проигрывая войну, обратилось за помощью к соседнему дружественному государству. В ответ на эту просьбу вместо войск или хотя бы оружия соседи прислали на выручку, какого-то хилого, невзрачного старичка. Посланца встретили недружелюбно, усмотрев в его появлении насмешку со стороны соседей. Но старичок не подал виду, что заметил это, и сразу же стал читать перед терпящим поражение войском стихи. Изумительные по яркости и силе убеждения, они влили в сердца слушателей чувство высокого патриотизма и волю к победе, и, вдохновленные волшебными стихами, отступавшие войска обрели смелость и отвагу, смяли и разбили вражеские полчища.

Легенда эта не имела прямого отношения к рассказу Шхангерия, но, когда он замолк, она вспомнилась мне, быть может, именно потому, что поведано в ней о могуществе слова...