Так случилось, что я впервые поехал в заграничную командировку в Грецию. Волею его Величества Случая, или другой, самой Высшей волею, я был послан в археологический музей греческого, а можно сказать, македонского порта Кавала. Того самого порта Кавала, откуда в 1923 году пришли в Россию мои деды Степан, Адам и моя бабушка тетя Нюся. Именно по рассказам тети Нюси я знал, что идти из Греции в Россию мои деды Адам, Степан и тетя Нюся решили именно в портовой таверне Кавалы, где после рабочего дня на сборе апельсинов они отмечали свое знакомство.
Наша маленькая группа археологов прибыла в Кавалу утром, а к вечеру, отбившись от своей компании, я пошел в портовую таверну. И первое, что я увидел недалеко от ее входа, – большой серый камень с белыми подпалинами – близнец того камня, что лежал у дома моего раннего детства, на берегу канавы, гордо именовавшейся каналом Октябрьской революции.
Мне шел тридцать седьмой год, и я был, что называется, крепкий парень: мог часами работать под палящим солнцем на раскопках (в поле), с небольшим рюкзаком за плечами мог легко прошагать двадцать километров проселками, мог неделями спать по три-четыре часа в сутки, а по возможности, мог провести в постели ой-е-ей как много времени! И при этом я не испытывал даже подобия головокружения или обмороков. А когда увидел камень-близнец, все мгновенно поплыло у меня перед глазами, я с трудом устоял на ногах и невольно ухватился за дверную притолоку таверны. Не хочу выражаться красиво, но иначе, кажется, не получится: я почувствовал нечто странное – меня ослепила на мгновение ярчайшая вспышка, я и физически, и всей душою, и умом, и сердцем вдруг увидел и почувствовал, словно наяву, как между камнем, который лежал у портовой таверны, и камнем моего детства на берегу канавы у нашего саманного дома замкнула вольтова дуга, родилась четвертая форма состояния вещества – плазма. Потом я читал, что передачей электрической энергии на расстояния без проводов много занимался живший в США великий сербский изобретатель Никола Тесла. Есть даже легенда (никем не подтвержденная, но и никем не опровергнутая) о том, что тунгусский метеорит вовсе и не метеорит, а один из опытов Теслы, который хотел послать огромный сгусток энергии в Северный Ледовитый океан, но чуть-чуть промахнулся.
Хотя в той дуге, что замкнула меня возле портовой таверны, была, как мне тогда показалось, да и сейчас кажется, не одна только энергия пронесшегося тысячи километров электрического заряда, но и много чего еще. Например, движения времени. Да, да, невероятно стремительное движение сотен и сотен лет навстречу друг другу. В этом встречном калейдоскопе промелькнули передо мной и лица моих бабушек, и деда Адама, и как будто бы Франца, а потом моего деда Степана, которых я никогда не видел, и белое молодое лицо Александра Македонского с фиолетовыми глазами, и дедушка Дадав в стареньком бешмете, который неправильно вытер бритву о портрет вождя, и погибший на войне с немцами молодой пастух Алимхан, и мертвый дядька в канаве, и персидский царь Дарий, еще не убитый в бою с войсками Александра, еще повелевающий под сенью шелкового шатра десятками тысяч своих воинов на колесницах и пеших, и милиционер на мотоцикле харлей, который приезжал за моим дедом Адамом, и моя корова Красуля, и жеребенок Ви, и пес Джи, и маленький-маленький лягушонок, которого я спас от гадюки и она его не съела.
До сих пор не знаю, терял я тогда сознание или нет, но хорошо помню, что, как только пришел в себя, сразу шагнул за порог портовой таверны, той самой, где в 1923 году решили возвращаться в Россию мой дед по матери Степан Григорьевич, дед по отцу Адам Семенович и тетя Нюся.
Я вошел в таверну, и начался один из самых необыкновенных вечеров в моей жизни.
XXVIЕдва я ступил за порог той таверны, как на меня нахлынули запахи жаренной на углях баранины, укропа, петрушки, базилика, свежеотваренного парящего рака, только-только вынутых из печи хлебных лепешек с их восхитительным духом подрумяненных корочек и, как бы поверх всего этого, ароматы сливовой, виноградной, персиковой, абрикосовой ракии, а по-нашему самогона, оттенки в запахах которого я, как истый южанин, отличал безошибочно.
Два стоявших в дверях большущих парня, или, как называла их в своих рассказах о Кавале тетя Нюся, – «битюга», радушно указали мне кивками коротко стриженных голов в глубь полутемной таверны, где, несмотря на ранний вечер, за столиками сидело уже порядочно посетителей. Тут скрипач заиграл танец сиртаки, и молодые моряки и нарядные девушки пошли в пляс прямо посреди таверны.
Ко мне подошел щеголеватый официант, я дал ему небольшую купюру, которую он ловко спрятал под фартук и почтительно склонил черноволосую голову, набриолиненную по тогдашней моде.
– Я не танцую. Может, найдете уголочек в тихом месте? – спросил я по-гречески.
– Да, у нас есть такой уголок на верхней веранде. Сейчас там свободно, и весь порт перед глазами. Я позабочусь – вам никто не помешает, – также по-гречески ответил мне официант.
– Спасибо. Хочу вспомнить молодость, – сказал я по-македонски.
– О-о! – расплылся в улыбке официант. – Приятно слышать от вас мою родную речь. Пойдемте наверх и вспоминайте сколько душе угодно, – сказал официант по-македонски, и я последовал за ним наверх по узкой лестнице.
– Вы славянин?
– Я русский.
– О-о, русский! Тогда вы знаете, что мы тоже воевали в эту войну против немцев.
– Конечно, знаю.
С крохотной открытой веранды, на которой стояли теперь два столика, были хорошо видны порт, и город, сбегающий с гор к порту, и выход в Эгейское море.
Официант рекомендовал плов «Александр Македонский» и большое блюдо разных салатов и закусок.
– Плов придется подождать, – приветливо улыбаясь, сказал официант, – но салаты и закуски на любой вкус.
Электричества на верхней веранде не было, зато на маленьком синем керамическом блюде стояли три свечных огарка, официант ловко зажег их от своей зажигалки, так что ужин получился при свечах.
– У вас хорошая ракия?
– Не только в нашей таверне, но и во всей Кавале очень хорошая ракия, – горделиво отвечал официант. – Есть из сливы, из винограда, из абрикосов, из…
– Да, я чую по запаху, – прервал я официанта. – Принесите графинчик абрикосовой, она выдержанная в бочках?
– А как же? В дубовых бочках, двенадцать лет.
– Жду.
Скоро проворный официант принес ракию и воду, затем большущее керамическое блюдо, уставленное посудинками с разнообразными закусками и салатами.
Оставшись один на маленькой веранде, я начал свой ужин при свечах с того, что налил себе бокал абрикосовой ракии и, подняв его перед собой, тихо произнес, глядя на второй столик с тремя пустыми стульями вокруг:
– Вот я и приехал в вашу Кавалу, дорогая тетя Нюся, дорогой Адам, дорогой дед Степан. Светлая вам память!
Я выпил до дна бокал ароматной сорокапятиградусной ракии и не стал закусывать, чтобы не портить послевкусия.
Тихо было в древнем македонском порту Кавала. Приветливо мерцали в бухте слабые желтоватые огоньки расположившихся на ночлег малотоннажных корабликов и буксиров. Иногда в глубине гавани, где-то в скрытой от глаз дальней ее части раздавалось слабое металлическое лязганье и едва слышные голоса матросов. Я понял, что это выбирают якорную цепь – какой-то кораблик, на ночь глядя, выходит в море.
Пока под второй бокал ракии я пробовал вкусные закуски, корабль, на котором выбирали якорную цепь, плавно вышел из бухты в светящееся под луной открытое море. Невольно провожая кораблик глазами и слушая удаляющийся шум его двигателей, я думал и вспоминал обо всем понемногу. О шакалах с их светящимися в ночи зелеными глазами, о моем любимом псе Джи, о жеребенке Ви, о том, как много лягушек, ужей, змей-медянок жило на берегах нашей заросшей ежевикой канавы, о том, как я не любил учиться в школе, а точнее, в школах, о загадочном Франце, которого я никогда не видел, о камнях-близнецах – здесь, у таверны, и возле саманного дома моего детства, на крыше которого каждой весной расцветали алые маки. Конечно, я захмелел, два бокала сорокапятиградусной ракии делали свое дело. В голове у меня приятно шумело, кораблик в море чуть приплясывал перед глазами, становясь все меньше и меньше. Мельком я подумал даже о том, что пьянство, пожалуй, единственный грех, который наши советские власти прощают с удовольствием и сочувствием. Так что бояться мне нечего, тем более что это моя первая загранпоездка. Простят – хорошо, а и не простят, бог с ним! Уж очень мне хотелось отпустить тормоза, и я их отпустил, наливая себе третий бокал под плов «Александр Македонский».
Поставив передо мною плов и пожелав приятного аппетита, официант дробно застучал каблуками вниз по лестнице в основной зал таверны, где вдруг наступила тишина, а через секунду скрипач заиграл чардаш Монти. Звуки знаменитого чардаша доносились до меня приглушенно, я подумал, что, наверное, музыку заказал какой-то венгр, хотя и необязательно, она ведь достаточно известна в мире.