Читать интересную книгу С тобой все ясно (дневник Эдика Градова) - Владимир Васильев

- Вот он, миленький, греется! - Андрей так двинул меня по шее, что сомневаться в его подлинности мог бы лишь тот, кто с этим кулаком не встречался ни разу.

- Прости, Любочка, - прошептал я.

Класс наш потихонечку меняется. Ангелина Ивановна не нарадуется, и голос ее убавился в громкости на сто децибел. Это уже не тепловозный гудок, а флейтадудочка: "Ах вы мои активные! Тьфу, чтоб не сглазить".

На литературе рвемся в ответы, как в атаки. Даже те, кто прочно залег в молчальный окоп, иной раз встают во весь рост. Руки вверх!

Иру Макешкину не узнаю. "Расцвет личности", как говорит Е. Е. Откуда что берется? Даже Роман признает, что она нашла "свой репертуар". А я считал, что она серая, с бесцветной совестью. Кретин.

Шейк прыгнул мне на колени и так приластился, что я даже засомневался: это он мурлычет или у меня в животе бурчит? Томка в своей комнате делала уроки, а мы с мамой сидели у телевизора, смотрели что-то такое про любовь.

- Ма, - неожиданно для себя спросил я, - а папа был на сколько старше тебя, когда вы поженились?

- Как и сейчас, на четыре года, - улыбнулась она.

Когда мама растеряна, она всегда улыбается. - А почему ты спросил?

На экране целовались.

- Не знаю. Просто так.

Я действительно не знал. Дурацкие вопросыэто "в моем репертуаре", как говорит Ира Макешкина.

Сердце колотилось, как секундная стрелка на часах перед программой "Время".

Сдавали домашние сочинения. Трех недосчитались.

А перед тем было сказано: кто не сдаст, получит двойку.

Среди трех - Анюта.

- Есть у вас уважительные причины? - спрашивает всех Е. Е. - Что ж, как это ни грустно...

Но никто и не думал грустить, кроме Е. Е. Мы-то знаем, что такое липа. Учителя в подобных случаях двоек в журнал не ставят, тем более отличникам. А если и ставят, то "1", чтобы попугать человека, а потом переправить на "4".

Держал пари с Романом, что и на этот раз двойки в журнале не окажется. И проиграл.

Я слышал, как на перемене, в коридоре, отозвав Е. Е. к окну, Ангелина Ивановна что-то возмущенно говорила, размахивая классным журналом. Уловил одну фразу: "Девочка идет на медаль, а вы..."

А вы, Евгений Евгеньевич? Неужели вы не переживаете? По вашему невозмутимому виду понять что-нибудь невозможно. Добрый вы или жестокий? Человек принципа или буквоед?

Бедная Анюта. Она поникла и пожухла, как цветок после пыльной бури. Так непривычно не слышать ее тихого голоса. А не подойдешь. После того "дурака" мы в ссоре.

Двойка всегда напоминала мне змею, напряженно изогнувшуюся перед броском. И вот она кинулась, ужалила. Хоть бы уж меня, что ли. Я-то всякие оценки коллекционирую.

И этот хорош! Раз - и сразу в журнал. Все-таки это Анюта. Она не такая.

Боря, Боря уже целовался! Кто этому поверит? Андрей - ладно, хотя и тот врет. Но Боря?!

Отстаю в развитии.

Минус подошел на улице. Жалкий, пришибленный.

В своей старой куртке. Просит, чтоб я его простил.

- С тобой все ясно, - говорю. - Медицинская практика не знает ни одного случая излечения от слабоумия. Говорю тебе как сын врача.

- Прости, - просит. - Давай забудем.

- Я бы тебя, гада, убил, - честно сказал я.

- Маму жалко. У нее гипертония...

Как же это получилось, что все мы начинали с КЮРа, были в одной "Группе АБЭР", а теперь...

Минус сам виноват!

Минус сам виноват...

Минус сам виноват?

Сегодня, после долгого перерыва, - "литературный четверг". Мы возвращались из школы вместе, и он сказал:

- Знаешь, чего тебе надобно, старче? Решить для себя - будешь ли ты учителем или вожатство не ступенька к профессии, а, как для многих, просто комсомольское поручение. Важное, захватывающее, но временное.

- Я давно решил: не хочу быть учителем.

- А школа хочет. А дети хотят. Кто же прав?

- Что же, я не могу сам распоряжаться своей судьбой?

- А если учительство и есть твоя судьба? Ты вот твердишь: "Что за дети пошли! Мы такими не были".

Понимаю, понимаю, шутишь. "Лишенных юмора - в дома для юморолишенных", как говорилось на вашем последнем сборе. Но в каждой шутке... Здесь же нет и доли правды. Дети пошли такие же, как вы несколько лет назад. Разве чуть-чуть, самую малость лучше. Кто же превратит это "малость лучше" в "гораздо лучше"?

- Да вы шутник, Евгений Евгеньевич!

- А ты нахал. Каким тоном с учителем разговариваешь! - Мы посмеялись. Я же вижу, как ты переменился за полгода. Разве не ты писал: "Вечный огонь - тот, что в нас горит". Я вижу в тебе педагогическую искорку. И дую на нее. Погаснет - значит, я ошибся. Разгорится - мне же теплее будет. Полюби эту идею - посвятить жизнь детям.

- А зачем вы Левской двойку в журнал поставили?

Он так и остановился посреди улицы.

- И ты, брат, стал инспектором!

Наверное, он был так ошеломлен моим нахальным вопросом, что слово "брат" у него как-то исказилось, вроде "брут". Почему он назвал меня братом?

Тетрадь кончается. Жалко страницу пропускать.

Да что поделаешь - традиция.

Ничегошеньки не пойму! Мысли пляшут "Камаринскую". Два часа ночи, а у меня сна ни в одном глазу.

Что это было?

- У нас свидание? - спросил я Анюту, когда мы прощались у ее дома.

- Не знаю...

Есть вопросы, на которые даже круглые отличницы не могут ответить.

Сейчас глухая ночь. Она спит. Что ей снится? Анюта, ты меня слышишь?

Не спится.

Разве так бывает?

Почему все перевернулось? Почему за весь минувший день я ни разу не подумал о Любочке? Нет, подумал. Подумал, что Андрей прав: я ее выдумал. Она прекрасный человек, славная вожатая, чудесная девушка, но... Во мне что-то перегорело после того незажженного костра.

А это с чего началось? С записки, которую я послал на биологии Макешкиной. "Ира, давай поменяемся дежурствами". Макешкина - самый лучший человек на Земле! Она сразу согласилась и ни о чем не спрашивала.

В этой четверти Ангелина Ивановна опять нас пересадила, и Макешкина оказалась за одной партой с Левской.

Вот так и получилось, что после уроков мы с Анютой остались в классе одни. Не успел прозвенеть звонок, как все разбежались по белу свету подальше от школы.

Весна! И денек выдался такой, словно в апрель заглянуло лето.

- Моя помощь не нужна? - небрежно спросил я, делая вид, что задержался случайно - дипломатка не застегивается. Я просил мира.

Она подошла ко мне с веником. У нее были такие сухие глаза, как будто она только что выплакала все слезы. Я никогда раньше не видел ее лица. Такого лица.

Я понял, что имела в виду мама, когда сказала: "Красивая девочка".

- Ты спрашивал, как я к тебе отношусь, - еле слышно проговорила красивая девочка с веником. - Я тебе повторю: дурак ты. Самый настоящий, если не понимаешь, что...

- Понимаю, - перебил я. - Теперь понимаю.

Я хочу открыть тебе одну тайну. Приходи в шесть к роще. Знаешь арку у входа? Я тебя познакомлю с одним человеком.

Я отнял у нее веник и вытолкал из класса. Она чтото толковала насчет обязанностей дежурной, а я ей объяснял, что долг отличницы - все свободное время отдавать урокам. Раз я отнимаю у нее час вечером, то имею право подарить пятнадцать минут днем. Еле вытолкал. И тут же стал выгребать из парт скомканные черновики и записки.

На пороге возникла Антропкина с моими.

- Эдик! Наконец-то! У нас репетиция к смотру, помоги.

- Сначала вы мне.

Уборку и репетицию мы провели в жутком темпе, и я понесся домой. В этот день ни одни часы не показывали полшестого. Не полагаясь на свои, я сверялся по будильнику, спрашивал у соседей, звонил маме на работу. Сделал все уроки, выучил наизусть отрывок из Чехова к уроку-концерту, поиграл с Шейком, сбегал за хлебом - было всего пять. Я вышел из дому. До арки семь минут ходьбы.

Я все время думал об Анюте. То вспоминал ее на Уроке Снега, то в буфете, когда я толкнул ее в очереди за пирожками, то в образе процентщицы Алены Ивановны. Она совсем не похожа на отличницу: не сутулая, с негромким голосом.

И вдруг я понял, что жду напрасно, хотя было уже без пяти шесть. Она не придет. Мало ли что я пригласил.

Она-то ничего не ответила! Дурак и есть. Настоящий.

Наверное, на моей роже было все это нарисовано, когда ровно в шесть она появилась совсем с другой стороны - из глубины рощи. Я не сразу узнал Анюту. Кудряшки за зиму отросли, и теперь лицо было оплетено волосами, как беседка виноградом в разгар лета.

- Я уже час гуляю тут. Какой денек! - На миг она покраснела, словно в лицо ей плеснули томатным соком. - Я там такую полянку нашла, идем, покажу...

Мы взялись за руки, и она привела меня на...

Пушкинскую Полянку. Тайна открылась сама собой.

Пробивая прошлогоднюю листву, каждая травинка тянулась вверх, дрожа от нетерпения, как наши руки на литературе.

- Знаешь, почему я думаю, что здесь живет Пушкин? Если помолчать, то тебе обязательно вспомнятся какие-то строки, которые ты раньше не произносила.

Попробуем?

Я даже глаза закрыл. И, услышав, не сразу понял, что это голос Анюты.