- Уходим! – Хасан возвысил голос и поворотил коня на шлях.
Турумкай оглянулся на тело брата и вскочил в седло. Его примеру последовали остальные, и скоро только быстро удаляющееся пыльное облако осталось от маленького отряда харабарчи.
Привыкшие к теплому хлеву и яслям, полным душистого ячменя и овса, обозные лошади недолго щипали жухлую степную траву. Когда заходящее за ближние холмы солнце выкрасило травы в багрянец, лошади одна за другой стали поворачивать оглобли к восходу, выходя на пыльный шлях, ведущий к городцу, к теплому хлеву …
До городца оставалось не более десятка верст…
Глава 21
Никита приблизился к опушке леса и, памятуя слова Степана о том, что прежде, чем выйти из чащи, нужно осмотреться, направил Буяна к раскидистому дубу, высоко в небо выбросившему свои тяжелые ветви. У дуба Никита встал на седло и ухватился за толстую нижнюю ветку. Легко подтянув на руках свое крепкое тело, он выбросил его на ветку и ловко вкарабкался по стволу на верхушку дерева. Резные листы дуба, густо облепившие крону, застили обзор, и Никитке пришлось обломать несколько веток, чтобы увидеть степь за опушкой…
То, что он увидел всего в полуверсте от леса, вселило в его сердце тревогу и смятенье великое. Степь, сколь видел глаз, кишела людским муравейником. Разноцветье шатров и кибиток, костры с дымящимися на огне казанами, и люди, люди – пешие, конные, закручивающие тугую карусель вокруг огромного шатра, стоящего в центре «муравейника». От шатра уходили они в степь чамбулами, вздымая в выгоревшее от пекучего солнца небо пики бунчуков и, расходясь в разных направлениях…
«Татары!», - молнией сверкнула мысль. «Господи, Иисусе Христе, сколько же их здеся! А что, ежели чамбул[14] али два уже ушли в Михайловское?!»
Никита быстро спустился с дуба и, спрыгнув с ветки в седло, направил Буяна вдоль опушки, стремясь обойти лесом стан ордынцев. Хоронясь за деревьями в густом подлеске, отрок посматривал в прогалы меж деревами, выискивая место, где можно было бы выйти из лесу и направиться в село. Вскоре у берега лесной речушки он увидел широко раскинувшиеся пред ним степные дали, на коих не мельтешили ордынские всадники. Он дал в бока коню, и жеребец резво вынес его в степь.
Неблизкий путь до Михайловского Буян промчался на одном дыхании, и вот уже вдалеке заблестела на солнце маковка церкви, увенчанная злаченым крестом и полумесяцем. Завидев человеческое жилье, предчувствуя отдых и торбу ячменя, Буян поскакал еще быстрее.
В селе было тихо… Ничто не предвещало скорой беды, и сердце отрока болезненно сжалось от того, что сельчанам предстоит в скором времени. Он направил коня к дому старосты и тяжело сполз с седла, разминая затекшие от долгой скачки ноги. Навстречу ему шагнул из сеней Мефодий.
- Ждал я тебя али Степана сего дня, - тихо молвил Старец. – Виденье мне было ночью: змей-аспид крылами огромными степь накрыл. Огнем полыхнул из пасти оскаленной, все на своем пути возжигая полымьем адовым. Села полыхали, и люди живьем в том огне погибали…
- Так и есть, батюшка Мефодий! Так и есть… Весь степ, сколь видит глаз татарами усеян, ровно ковылями степь покрыв. Великое множество их пришло, и по всему степу рыщут сотнями. Не ровен час, вскорости в Михайловское нагрянут. Степан велел к боярину скакать да обсказать ему все как есть. У нас ить уже стычка с имя была: четверых мы порешили, а одного в полон взяли. Степан сказывал, чтоб Хасана сыскать, да допросить полонянника надобно. Да теперь уж и так ясно, что татарове на Русь идут.
- Так ить нет боярина в усадьбе. Ушел с дружиною в городец. Микула наш тожить с имя кметом ушел. Уж три дни, как ушли вои. И Хасан тоже тем – возведением городца занят. Ежели придут сюда татары, нас и оборонить-то некому будет…
- Вот те на! – отрок растерянно огляделся, только сейчас обратив внимание, что тихо на подворьях, не видать мужиков во дворах… Да и на покосах, пред селом раскинувшихся, ни единой живой души не углядел по пути,… - Что ж делать-то? Ить побьют народец татары…
- А делать нам неча, - ответил Мефодий, головою белой качнув. - Окромя как людей собирать да в лес уводить. В скит наш людей поведем! Иди, Никитушко по селу, сбирай людей на майдан. Било там стоит посеред майдана. Ты в било бей, люди и сберутся вскорости. А я сей же час туда иду, накроюсь только… Да! Коня у коновязи поставь, овса меру сыпани.
Никита отвел Буяна во двор старосты и щедро кинул в ясли овса из большой корчаги, стоявшей у коновязи. Конь умным глазом глянул на хозяина и захрустел зерном, перемалывая его крепкими зубами.
На майдане было безлюдно. Лишь стая голубей кормилась и плескалась у большой лужи, оставшейся после недавних дождей.
Отрок подошел к колоколу, подвешенному на перекладине посеред майдана, и взялся за веревку, подвязанную к тяжелому языку била. Сильно дернул Никита веревку, разгоняя било, и колокол издал густой тягучий звук, боле похожий на стон, чем на церковное распевное многозвонье, которое так ласкало слух отрока в святые праздники в родной слободе…
Этот же колокол стонал и плакал навзрыд медным голосом тягучим, душу разрывая предвестием беды и горестей великих…
Захлопали калитки, заскрипели засовы вокруг майдана. Где-то заголосила женщина …
В темно-серой свитке, наглухо запахнутой, опираясь на тяжелый посох, шел к майдану Старец святый Мефодий, волосы, временем долгим выбеленные, по плечам раскинув. И сельчане, видя поступь его скорбную, кланялись ему в пояс, и шли за ним, аки за пастырем, чтобы весть лихую услышать…
Глава 22
Предчувствуя беду, угрюмо колыхалась толпа сельчан, глядя на Старца, который, встав в коло на майдане, благословил собравшихся, и, сняв шапку, поклонился на четыре стороны народу.
Легкий ветерок раздувал его белые волосы, которые словно белые крылья ангела воспарили над его головой… Не, надевая шапки, Мефодий заговорил. Старец говорил тихо, но его слова слышали все собравшиеся на майдане селяне. Слова били наотмашь, рвали душу, тревожили, но в них была Божья воля и, потому они и воспринимались, как Божья воля и кара Господня за грехи тяжкие.