- Я велел тебе искать следы урусов, а не коров и овец!
- Но наян![15] Со стадом шло много людей. Урусы будут там, где их коровы!
- Молись, Алим, чтобы слова твои сбылись. Возьми еще десяток воинов. Пойдем посмотрим, куда приведут твои коровы…
Акаша приказал старшему десятнику оставить в селе десяток нукеров и обыскать все подворья, остальных разослать по дорогам, чтобы найти и разграбить оставшиеся деревни и хутора.
Вскоре вступили в лес. Идущие впереди харабарчи сошли с коней и повели их в поводу. Акаша, проклиная дубовые сучья, так и норовившие выколоть его глаза, сначала злобно стегал их камчой[16], вызывая укоризненные взгляды разведчиков, но потом и сам был вынужден спешиться. Кривые ноги всадника никак не могли приноровиться к лесной тропе, набитой стадом, и сотник то и дело цеплялся ими за валежины, ступая по корням и кочкам. Тропа то взбиралась на высушенные ветрами угоры, то ныряла в сырые, притуманенные низины, растекаясь ручейками следов в редколесье.
Через пару часов пути Акаша порядком притомился и сбил с непривычки ноги, и теперь шипел и ругался, ударяясь о корневища. А тропе, казалось, не будет конца. Горячий пот заливал спину, струился ручьями из-под волчьей шапки, надвинутой на глаза… Сотник, проклиная себя за малодушие, уже готов был остановить отряд и приказать двигаться обратно, когда Алим вдруг предостерегающе поднял вверх руку и остановился, пригнувшись.
Только теперь Акаша обратил внимание на то, что лес впереди заметно посветлел, а нос уловил горечь дымка костра…
Алим махнул руками вправо – влево от себя, и его харабарчи бесшумно исчезли в кустах. Он поманил к себе сотника, и тот осторожно приблизился к разведчику. Чуть отодвинув рукой ветку боярышника, Алим кивнул острой бородой в сторону поляны, открывшейся взору Акаши. Сбочь поляны разлеглось небольшое озерцо, по берегу которого бродили, пощипывая траву коровы и козы. Среди низкорослого березняка и осинника паслись овцы. Наскоро поставленный шалаш, крытый камышом, гнездился посеред поляны. У костерка, разведенного около шалаша, сидели два мужика, один из которых что-то помешивал в казане, висящем на треноге. От озерца к костру шагнула девка с деревянной бадейкой в руке. Длинная коса, перекинутая на грудь, доставала ей до середины бедра…
Где-то поблизости взбрехнула собака… Мужики у костра подняли головы и прислушались. Но тут щелкнул кнут, раздались звонкие голоса двух-трех мальчишек иль отроков, и мужики успокоились…
Хищно оскалив зубы, Акаша вскочил в седло, нукеры последовали его примеру. Акаша камчой указал направления движения, и два десятка его нукеров разошлись в разные стороны, окружая поляну со всех сторон. Выждав время, чтобы каждый нукер занял место для атаки, Акаша приподнялся в стременах, сплетённых из конского волоса, и выкрикнул боевой клич.
Звериный вопль «хур – рагхх!» раскатился над лесом, и нукеры с диким воем ворвались на поляну. Из камышей на берегу озера выскочили две девки и отрок, кои сразу же попали в петли волосяных арканов. Ошарашенные мужики, едва вскочив на ноги, тут же свалились, туго перехваченные арканами. Из лесу выскочили с громким лаем собаки, но тут же упали, пронзенные стрелами…
Из лесной чащи долетел, затихая, женский крик…
Несколько мгновений... и всё было кончено...
Уперев руку с камчой в бедро, Акаша объехал поляну, зорко всматриваясь в окрестности...
Глава 27
В степи, у небольшой рощицы степных акаций разведчики встретили еще шестерых нукеров, сумевших оторваться от преследовавших их ордынцев. От них Хасан узнал, что остальные погибли в стычках.
Отряд на рысях двинулся к городцу.
Когда в наступающих сумерках вдали показался высокий частокол ограды, из лога, обрывом уходящего к реке, показался конный дозор. Головной всадник приветственно махнул рукой, Хасан ответил, узнав во всаднике десяцкого Ваську.
- Здорово бывал, мурза Хасан! – поклонился Василий.
- И тебе не хворать, Васил! – ответил Хасан. – Что в городце?
- Лихо великое в городце, - ответил десяцкий. – Орда погубила городец-то. Нукеры твои пали все до единого, людей защищая, да только пожгли татары городец. Кто не погиб под саблями да стрелами ордынскими, в огне сгорел. А людишек, кои в погребах схоронились, ордынцы в полон свели…
Хасан в бешенстве скрипнул зубами и огрел Улчака нагайкой. Конь сорвался на рысь, скоро неся своего седока к воротам городца.
Встреч Хасану вышел боярин Ондрей, пристально вглядываясь в степь, курившуюся пылью. Обнявшись с татарским мурзой, шагнули в ворота выбитые ордынцами и прошли на высокий берег, под дубом раскидистым присели.
Недолог был рассказ боярина о беде, постигшей городец, да долго молчал мурза, обдумывая услышанное. В сторонке стоял поп Герасим, не решаясь подойти…
- Что с моими – супругой Евхимией да сыном Николою? Ведомо ли тебе, боярин? – спросил Хасан после долгого, тяжкого раздумья.
- Нет, Хасан, не ведомо. Гонец был от Абдула – Ахмет. Он смотрел средь мертвых – не сыскал твоих. Знать, в полон свели ордынцы…
- Где Орда, знаешь?
- Знаю. Мои сакмагоны по следу нападавших сутки шли. Орда стоит в степи под Михайловским. Только много их, Хасан. По знаменам да по кибиткам сочли сакмагоны не мене двадцати тысяч войска. Чамбулами да тысячами рыщут по степу, деревни разоряя, скот да полон в стан свой сгоняя. Не осилить их нашими силами малыми. Послал я гонцов в Новгород, в Рязань в Муром. Хотел было, в Москву послать к князю Димитрию, да больно далече… Не поспеют полки московские, разорит все Орда…
Хасан вдруг охватил голову руками и завыл, раскачиваясь.
- В мире да достатке жили, мир хрупкий храня, - захрипел сквозь зубы. – Кто надоумил Тохтамыша Русь зорить? Кто посмел? Неужто не понимает Великий Хан, что погибель это для Орды? Ить побил уже Димитрий Мамая на Дону, побил! Силу соберет великую Московская Орда, побьет и Тохтамыша! Не по силам нынче Москва Орде, неужто неясно то Тохтамышу?
- Ты ж сам молвил как-то, что не один он решенья принимает, – тихо сказал боярин Ондрей. – А советчики его, видать, не знают Русь. Не ведают, что все людишки русские – от мала до велика, биться с Ордой будут за землицу свою.