Он ждет.
Как во сне, тяжело и медленно, но все ближе и ближе к великолепному огромному зверю, опасному хищнику, ужасному, но столь грациозному, что бесследно растворялись все слова, что не было ничего, способного дать какое-то описание. Антрацитом поблескивала черная чешуя, и нетерпеливо подергивался длинный хвост. Распластались могучие крылья и разошлись, вспоров землю когтями, сильные мускулистые лапы. Только он, только такой мог бросить вызов стихии, а не бездушные рукотворные машины. Только такой мог прорвать клочья тяжелых облаков и подчинить себе небеса.
Я неверно коснулась пальцами кожистого крыла, провела по утолщению, прячущему сочленение костей, сдавила и тут же опасливо отпустила. Холодное? Теплое? Этого не почувствовать. Сильное? Этого даже не надо чувствовать. Крыло вздрогнуло, опустилось еще ниже.
— Ты же невозможен, ты не можешь быть, — беззвучно соскальзывают слова, одно за другим.
Как же страшно отпустить, оторваться, оборвать контакт. Он опасен? Пусть. Он способен уничтожить меня в одно мгновение? Пусть. Он доказательство того, что слышанное ранее — правда? Да. Да, черт побери, я верю. Верю теперь, целиком и полностью, со всеми своими потрохами. Другой мир, другая реальность, другие нормы и правила. Верю.
Непроизвольно, не осознавая, что не достану до горделиво вскинутой головы, все же тянусь к ней, жажду ощутить под руками чужую, легендарную, удивительную живую силу.
Мигнул незрячий белесый глаз и, будто что-то почувствовав, дракон изогнул шею и повернулся, ткнувшись мордой в подставленную ладонь.
Замерла испуганно я, застыл и он, как застывает смертоносный хищник, поверженный неведомой ранее и оттого обездвиживающей лаской.
— Невозможный, нереальный… — рвется на свободу неконтролируемый шепот, а мои пальцы уже скользят по чешуе с острыми краями, по тяжелой челюсти, задерживаются на выступающем влажном клыке толщиной с мое запястье, устремляются дальше, к роговым отросткам, венцом обогнувшим голову, по шрамам, нанесенным чужими когтями.
Это на человеческом лице не понять, а в драконьем обличье все становилось ясным.
Я отшатнулась, словно обжегшись, отпрянула.
— Арвелл?! Арвелл, это ты?
Глухой короткий рык служит ответом, и теперь на меня смотрит бездонный черный глаз. В зрачке отразилась изломанная молния, осветившая едва сдерживаемую тягу к небесам.
— Арвелл… подожди, прошу. Подожди!
Надо было другое сказать, совсем другое, но уже стало поздно. Слишком, чтобы разметаться другими фразами, извинениями, оправданиями, неуклюжими шутками, могущими хоть как-то обернуть произошедшее в игру, в случайность, в нечто, позволяющее сохранить собственное достоинство. Теперь я, забыв обо всех принципах, неслась обратно, скользя и отчаянно балансируя, и все не удержаться было, и время летело слишком быстро, чтобы больше не бояться, еще ужаснее — обернуться, узнать, что не дождался.
Взвилась и соскользнула по чешуе веревка, и лишь со второго раза удалось замкнуть петлю, и судорожно сжимая концы, неловко взобраться. Еще петля, через гребень.
Удержится ли дерзнувшая оседлать дракона в стремительной гонке?
И простит ли он, если перебраться ближе к шее?
В голову пришла нелепая ассоциация и смылась проливным дождем. Проскользнула вторая петля, заарканила древнюю силу, сцепила с тонкой хрупкой талией.
Крикнуть? Я стукнула ладонью, беззвучно отдавая разрешение.
Дракон этого только и ждал. Взмыл, взвился, набирая скорость, нырнул под самой молнией, выскользнул из ее сетей, ликующе расправил крылья, позволяя небесам держать.
Нет, только не кричать, только не издавать ни звука, не позволять себе раствориться во всем этом непередаваемом великолепии. Справиться, во чтобы то ни стало, справиться с самой собой.
Я, к счастью, и не кричала, это кто-то другой захлебывался искренним восторгом, ловя растрескавшимися губами капли дождя, пожирая воспаленными глазами величие происходящего. Это кто-то другой раскидывал руки и откидывался так, что гребень больно врезался в спину. Это кто-то другой ярил беснующуюся стихию, обнимая исполинскую шею и смотря прямо и смело в огненную бездну.
Разкидывались рваные клочья облаков, вздувались жилами на исполинском челе, перемешивались, протягиваясь стеной воды к хрипящей морской бескрайности. И где тут верх, где низ, и остались ли эти понятия, когда ввинчивалась под самые звезды черная тень и без сил, опутанная чистой ослепляющей энергией, падала в бездну, чтобы в последний миг распластать крылья и ликующе исторгнуть столб огня.
Закладывало уши стремительно меняющееся давление, оглушал ревущий гром, сливающийся в один беспрерывный грохот, и все злее боролся ветер, хлеща безжалостно наотмашь, с ненавистью рыская вслед за вольным зверем и мной — его спутницей, осмелившимся покуситься на святое. Все должны молчать, все должны искать укрытий и, повинуясь древним инстинктам, опасливо пережидать неистовство стихий. Но нет же, мы, двое, бросили вызов, это мы искренним воплем восторга рвем сотканные полотна, сильными взмахами разбрасываем облачные столпы, не ведая о всевышней воле, плюя на основы бытия. Одна за другой, вспенивая воды, тонули копья молний, одна за другой промахивались. И не безумные завихрения воздушных потоков, ни сама беспроглядная тьма не могли затормозить наш безумный полкт, оборвать его, перебить звенящие жизненные нити.
Гроза разочарованно вздохнула и, сломленная, стала пятиться к горизонту. Не в этот раз, но это не последняя встреча. Будет еще решающая битва, будет…
Дракон величаво раскинул крылья, уверенно позволяя подхватить себя воздушным течениям, потом чуть подогнул правое и начал снижаться, выписывая широкие круги и высматривая в безбрежном море затерявшийся остров. Ускорился, красиво размахнулся, соскользнул по наклонной линии. Встал косо горизонт, поплыл розовыми тонами и исчез. Теперь перед моими глазами было лишь небо, все еще насупленное, клубящееся, но уже отходящее от прежней истерики. Как ребенок: соленая капель блестит на ресницах, но пробивается робкая улыбка.
Арвелл оттягивал возвращение, я это чувствовала. Раз, другой мелькнул в стороне замок, но нет, не повернул к нему. Или не увидел? С этой стороны действительно не видел, но ведь разворачивался, кидал небрежный взгляд и снова рвался ввысь. Летай, мой хороший, пари, нарушай все законы бытия, не возвращай меня туда, в это суету и бессмыслицу, тяжелым слоем, как болезнью, поразившую далекую и ненужную землю. Я не спорю с тобой, я наслаждаюсь всем происходящим, невзирая на пробирающий до костей холод, на горящую, будто ободранную наждаком, кожу. Пожалуйста, еще один круг, еще одна недосягаемая высота, еще один золотой перелив по твоему телу, подаренный пробившимися лучами солнца, того, в просвете над горизонтом. Не возвращай меня туда, Арвелл, не спеши к дому. Прошу, умоляю, не торопись. Пусть время остановится, пусть произойдет все что угодно, но только продолжи это величественное парение над таким прекрасным и совсем уже нестрашным морем. Что я могу сделать? Обломанные и ставшие некрасивыми ногти скользят по гребню, я уже не могу даже разогнуть закоченевшие пальцы. Мое сердце бьется через раз, а потом, будто вспомнив, начинает истерично колотиться о клетку ребер, умоляя о продолжении, о вечности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});