имели. Я-то еще была из тех, кто книжки читал, и классе в шестом почему-то прочитала историю западноевропейской философии для советских людей, которая вся вела от Сократа-Платона к высотам марксизма-ленинизма. Про Платона я открыла (книжку, физически!) в ранние годы, до Гегеля не дотянулась, а в молодые годы меня завел мой интерес к метафизике в лес антропософии. Тоже род философии с практическим оттенком. Это был неплохой лес, точно получше курса научного атеизма.
Климочка принес с собой не философскую теорию, а скорее практику. Разговаривать с ним было исключительно интересно. Он умел про сложные вещи говорить просто, да еще и с юмором. У нас был сезон любви – ничего сексуального!
Мы провели с ним несколько недель под Тарусой, и я уж не помню, как получилось, что мы оказались вдвоем. Кажется, собирались ехать втроем, но мой муж Юра не смог поехать. Снимали мы одну комнату, и поначалу я готовилась к отпору, но отпора не понадобилось: никакого мужского интереса он ко мне не проявлял, и тема эта закрылась раз и навсегда. Тогда я еще не знала, что любовь, ему отведенная, искала не женского пола. Я вообще была мало осведомлена об этом разделении на гетеросексуалов и гомосексуалов. Тогда говорили “гомосексуалист”, и слово это было страшное и таинственное.
Было начало лета, когда пошли первые грибы. Их было несметное количество. Я не большой любитель этого промысла, кажется, с тех пор никогда и не ходила “по грибы”. Корзинок у нас не было. У Володьки была спортивная сумка, а у меня болгарский матерчатый чемодан, с которыми мы и отправлялись в лес. Далеко не ходили. Помню наш первый выход – набрали сначала всякой грибной ерунды: все-таки не мухоморов, но сыроежек и немного подосиновиков. Заполнив все имеющиеся объемы, хотели вернуться, но на обратном пути обнаружили, что мы не те грибы собирали: увидели множество красных подосиновиков и сероватых белых. И вытряхнули первый сбор и собрали хороших грибов. Как же мы радовались на этих прогулках! Я помню, как мы остановились на заброшенной дороге перед идеальным “ведьминым кольцом” из девяти некрупных белых. Долго любовались, прежде чем срезать. Ходили, конечно, с ножами – какой настоящий грибник вырывает из земли гриб, отдирая от подземной грибницы! Дома мы грибы чистили, мелкие нанизывали целиком, крупные резали. И разговаривали. Упаси господи, не о философии! О жизни, которая при любом повороте разговора уводила в непривычный для меня ракурс. Он знал и видел совершенно незнакомую мне структуру мира, и я понимала, что значит философия, когда мы говорили о самых обыденных вещах. Как это у Пастернака: “Слова могли быть о мазуте, но корпуса его изгиб дышал полетом голой сути, прорвавшей глупый слой лузги…”
Но никакой пастернаковской возвышенности – всегда негромко, спокойно, с изумительным чувством юмора… Кажется, тогда впервые – нет, во второй раз! – я встретила человека с совершенной памятью. Он помнил все, что прочитал, не фотографически, а смыслово. Ничего от него не ускользало, текст он видел с подтекстом, и каждый текст расширялся мгновенно ассоциациями, вариациями, как это бывает в музыке, когда тема появляется, растет, расширяется, дает боковые побеги и возвращается, разворачивая смысл.
Да. Музыка. Всем известны эти соображения, как математика близка к музыке, какие формулы и тропы общие у этих сближающихся в невидимом небе дисциплин. Но у Володи музыка была срифмована с философией. Как он знал и понимал музыку! Я не встречала в жизни ни одного музыканта, который мог бы так, как это делал он, рассказать о слышимом.
У него был свой консерваторский круг таких же, как он, ценителей и любителей. Какая здесь существует таинственная связь, я не знаю, но половина этих мальчиков явно была “голубыми”.
Я довольно часто встречала его в консерватории. То есть всегда, когда выбиралась на какой-нибудь хороший концерт, на заезжего исполнителя, встречала Климова в его музыкально-гомосексуальной компании.
Никаких научных исследований на этот счет, кажется, не существует, но какие неведомые генетические сцепки соединяют эти качества, способности или особенности, я не знаю. Повышенная тонкость восприятия?
Много позже я написала рассказ “Голубчик”, который не был бы написан, если бы не моя дружба с Володей. Мы никогда не обсуждали специально эту тему, но все же какие-то сведения о сложности жизни гомосексуального человека в советской стране просачивались в наши разговоры. В особенности после того, как его по этой самой статье посадили и он год провел в Бутырской тюрьме и выкрутился в конце концов, закосив, через “психушку”.
Я уже была биологом, и кое-какие вещи, недоступные его судьям, были мне понятны. Речь, конечно, шла о “восьми полах”. Формулировка моя, и до сих пор мне кажется, что это не сплошная глупость. Сделаю небольшое отступление: определение пола имеет три ступени: хромосомное, зависящее от того, обладает ли особь хромосомным набором в 23-й паре XX или XY. Это первичное определение пола. Во внутриутробном периоде, довольно рано, происходит вторичное определение – гормональное. Начинают работать мужской и женский гормоны, которые имеют общего предшественника, и вот на этом уровне может происходить сбой, и “хромосомный” мужчина может получить гормональную систему, которая работает как женская. И наоборот. Таким образом мы имеем уже не два, а четыре варианта. Процент таких “аномальных” особей невелик, но в популяции довольно постоянен. Существует еще и третий уровень определения пола, о котором ученые по сей день мало знают, – уровень высшей нервной деятельности. Когда ребенок осознаёт, кто он: мальчик или девочка. Это происходит довольно рано. Таким образом, возникает еще четыре варианта. Легко прикинуть. Всего восемь.
Наверное, сегодня есть на этот счет много научных статей и несколько теорий. Но я возвращаюсь к моему другу Климочке.
После того как он вывернулся из тюрьмы, его научная карьера закончилась. В Институт философии, где он работал до посадки, он больше не вернулся. Работал какое-то время в журнале редактором, потом и оттуда ушел. Я многие годы ему подкидывала на лекарства. Он был насквозь больной. Не так давно написал мне, чтобы я больше ему не переводила деньги. Я удивилась, но сняла его с раздачи. Он точно не разбогател перед смертью. Может, появился какой-то другой “спонсор”? Болел он давно, но я не знала, что у него рак.
Последние годы мы почти не виделись. По крайней мере с тех пор, как он открыл счет и я стала переводить ему мелкую помощь через банк. Изредка переговаривались по телефону. Он жаловался на здоровье. Но он всегда жаловался на здоровье. Был, как мне казалось, мнителен.