портило настроения и не мешало нашим дружеским отношениям. Мы понимали друг друга и без слов. Краткие беседы наши у таежного костерка ограничивались промыслово-лесными темами и редко переходили на отвлеченные.
Обыкновенно, мы коротали долгую зимнюю ночь в фанзе какого-нибудь зверолова, или у весело потрескивавшего огонька, при чем каждый занимался своим делом и думал свои думы.
Собаки Плетнева, подобно своему хозяину, также были угрюмы, молчаливы и на редкость послушны; они понимали не только слова и жесты, но и взгляд своего хозяина. Лай их был слышен только по «зрячему зверю», когда он окружен и отстаивается на месте; в остальное время их не было ни слышно, ни видно, так как на привале они обыкновенно зарывались в снег и лежали там всю ночь.
«Командиром» всех собак была старая сука – лайка «Ведьма». Ее слушались беспрекословно все остальные и горе той, которая недостаточно быстро ей повиновалась: одна, другая хватка зубами и даже грозное рычание приводили строптивую к послушанию.
Плетнев никогда не разговаривал с собаками, хотя часто ласкал их, но свои распоряжения и приказания передавал Ведьме, которая исполняла их, управляя самостоятельно всей сворой. Собаки отлично понимали это и работали дружно, под руководством, своей умной «командирши».
Кормежка собак производилась на месте охоты, для чего один из убитых зверей отдавался им на съедение. С этой целью Плетнев обыкновенно подходил к туше зверя, вспарывал ему брюхо ножом и, указывая на него Ведьме, говорил:
– Ведьма! Возьми! Твое!
Этого вполне было достаточно, – все собаки бросались на тушу и через час от нее оставались только рожки да ножки.
К остальным тушам битых зверей Ведьма не подпускала ни одной собаки, и если какая-нибудь из них, по своему легкомыслию, подходила полизать кровь, ей задавалась основательная рвачка.
Почти все старые собаки этой своры были ветеранами промысла, Отмеченные шрамами и рубцами, полученными в боях с дикими обитателями тайги. Ведьма имела глубокий шрам на левом боку, – след от удара кабаньего клыка.
Много дней и ночей провели мы с Плетневым и его собаками в кедровниках, к югу от станции Ханьдаохэцзы, охотясь на зверя. Время это оставило неизгладимое впечатление в моей памяти по своим переживаниям и оригинальной жизни среди дикой, грандиозной природы. Много интересных случаев и эпизодов из этого времени зафиксировалось в моих воспоминаниях, так что описание всех их заняло бы слишком много места, а потому я ограничусь одним эпизодом, когда мне удалось снять на фотографическую пленку тигра, преследуемого собаками.
8 ноября мы с Плетневым были уже за сто километров к югу от Ханьдаохэцзы, в восточных отрогах горы Татудинзы, поднимающей свою конусообразную скалистую вершину над всем высоким массивом Лао-лина. Ее голубовато-белая громада, оттененная снизу сплошною массою кедровника, резко выделялась на синеве безоблачного неба. Внизу, под нами, в глубоких, каменистых ущельях и каньонах Тахай-линхэ собаки гнали большое стадо кабанов, стронутое нами с лежки на светлых солнопеках. Звери, направляясь к востоку, поднимались на хребет, куда спешили мы с Плетневым, чтобы выйти им наперерез.
В чистом, морозном воздухе изредка раздавались далекие голоса собак, то окружавших стадо кольцом, то гнавших его по пятам. Мы остановились на водоразделе хребта, поросшего редким дубняком, и ждали появления зверей. Стадо кабанов было чрезвычайно многочисленно и состояло не менее, как из 200 особей, а потому подвигалось оно медленно, часто останавливаясь и отбиваясь от наседавших собак. Расстояние до него было около двух километров.
Между нами и стадом возвышался узкий, но крутой и скалистый хребет, через который звери должны были перейти, чтобы добраться до кедровника, куда они, по-видимому, стремились.
Мы стояли на опушке небольшой полянки и приготовились к встрече гостей. Но, вот, за каменной стеной горного хребта скрылось все стадо и голоса собак сразу смолкли.
Прошло несколько томительных минут. Ни звука не было слышно. Затем раздался визгливый голос Ведьмы; ему вторили другие голоса собак, но лай этот был нерешительный и боязливый.
«Не по кабанам!» – заметил Плетнев, прислушиваясь к доносившимся из-за скалистого гребня звукам.
Через некоторое время лай собак стал глуше, дальше. Вероятно, звери пошли вдоль хребта, удаляясь от нас к подножью Татудинзы. Чтобы сократить расстояние между нами и гоном, мы быстро двинулись вверх по хребту, в надежде где-нибудь под горой увидеть зверей. Я был убежден, что собаки погнали кабанов; мой же компаньон выражал сомнение, но не мог сказать, какой зверь именно.
Мы бежали по самому водоразделу. Камни, заросли, бурелом, преграждавшие нам путь, приходилось перепрыгивать, с риском сломать голову или ногу, но охотничья страсть подгоняла нас и не давала возможности замедлить шаг.
Пробежав, таким образом, километра три, мы очутились у подножья отвесных утесов, спускавшихся уступами с вершины Татудинзы. Дальше по хребту идти не было возможности и мы остановились, прислушиваясь к шуму леса. Где-то, в глубине пади, изредка взлаивали собаки.
Судя по силе их голосов, гон приближался и мы, став на опушке дубовых кустов и скрытые их не опавшею еще желтою листвой, решили ожидать, или же отозвать собак.
Здесь через перевал проложены были многочисленные звериные тропы, очевидно, главный переход зверей.
Плетнев уверял, что гон не минует этого места и не ошибся, так как вскоре послышались уже довольно близкие собачьи голоса и мы затаились в своей засаде. Леший, по обыкновению положил свою винтовку на сошки и застыл в неподвижной, полусогнутой позе, я же, держа винтовку у ноги, подготовил свой кодак к съемке, на случай появления кабанов. Выстрел из фотографического аппарата меня больше интересовал, чем выстрел из ружья.
Гон приближался, слышны были отдельные голоса собак и визгливый, плачущий лай молодняка. Солнце светило ярко и под его косыми лучами снег так искрился, что больно было смотреть. Минуты казались часами. В чаще показались уже передовые собаки. Мы искали глазами предполагаемых кабанов, но сквозь заросли видели только бегающих, волнующихся собак.
– Берегись! Идет тигра! – вдруг неожиданно произнес Плетнев, расставив по шире свои кривые ноги и прицеливаясь.
Тогда и я увидел желто-бурую фигуру хищника с характерными поперечными полосами. Тигр шел на перевал по кабаньей тропе. Движения его были медленны и, по-видимому, спокойны. Наседающие собаки заставляли его по временам останавливаться, поворачивать голову и грозным рыканьем отпугивать наиболее дерзких, причем из полуоткрытой пасти его с сверкающими конусообразными клыками вылетали клубы пара. Собаки шарахались в стороны, держась от зверя на почтительном расстоянии.
Сквозь чащу и редколесье нам были видны все перипетии этого гона. Иван Леший воздерживался от стрельбы, намереваясь подпустить хищника на самое близкое расстояние. Я целился в него из своего кодака и ловил