class="p1">— … просто переночуйте в нашем доме, — закончил бургомистр. — У нас есть кошка, но, пожалуйста, просто переночуйте. Хотя бы сегодня.
Сопротивляться было бессмысленно.
— Да, — кивнула Хелен, — конечно.
И остро, отчётливо ощутила, что рука судьбы легла ей на плечо.
Жена бургомистра встретила Хелен, словно младшую, любимую сестру, приехавшую в гости. У неё были такие же беззащитно-карие оленьи глаза, как у её дочери, и эти глаза были до краёв полны тревоги, когда женщина смотрела на Лизу. А девочка возилась с котом. Май покорно позволил нарядить себя в кукольное платье, ловил бантик, прыгал через верёвочку.
За ужином говорили о пустяках: о новостях из столицы, погоде, видах на урожай. Хелен ощущала невысказанную тревогу хозяев, как нависшую над столом тучу. Им было трудно, она понимала, начать рассказывать. Тяжело решиться — с ней, приезжей, чужой, поделиться своей бедой. Наверное, бургомистр сейчас спрашивал сам себя, с какой стати он вообще пригласил в свой дом эту подозрительную особу, явившуюся невесть откуда.
Хелен могла бы ответить на этот вопрос: потому, что судьба вела не только её, но и его. Потому что он ждал её (или другого, такого же, как она), а она бродила по дорогам, из города в город, готовая к подобной встрече.
И всё-таки, как же Хелен надеялась, что с ней этого никогда не случится! Увы, в глубине души она понимала, что некоторые обещания приходится выполнять, рано или поздно, но неизбежно приходится. Потому что за всё надо платить, а Хелен вот уже пятнадцать лет как в неоплатном долгу у судьбы.
— Расскажите, что у вас происходит, — попросила она. — Расскажите, прошу вас.
И Ларс заговорил, тяжко, не глядя на собеседницу, смотря то в пол, то на дочь, хохочущую над проказами учёного кота.
…Беда пришла в начале весны, четыре месяца тому назад. Нежданная, непонятная.
Дети стали плохо спать. Кричали по ночам, плакали. Сперва заболел один ребёнок, потом второй, третий. Это не было похоже на обычные капризы: просто дети наотрез отказывались спать в детских, говорили, что боятся. Объясняли, что в детских бегают крысы. Что, едва гаснет свет, крысы вылезают из углов и страшно пищат, разевают пасти.
Вот только взрослые никаких крыс не видели: ни в темноте, ни при свете.
Родители стали брать детей с собой в постель, но помогало плохо. В маминых объятиях, доселе бывших лучшими средствами от ночных кошмаров, спящие дети заходились в криках, и с большим трудом только удавалось их разбудить. Дети твердили все одно и то же: крысы. Теперь и в родительских спальнях. Повсюду.
Поначалу списывали на истерики, потом — на то, что дети запугивают друг друга, давали успокаивающие лекарства и микстуры, но бесполезно. Словно эпидемия волной прошлась по городу: к концу апреля плакали и истошно, срывая голос, кричали по ночам все дети в городе младше тринадцати лет от роду.
Кроме тех, в чьих детских поселили кошек.
Пушистые и хвостатые, лёжа и мурлыча в кроватках, охраняли сон своих маленьких хозяев. Дети спали, обняв кошек, и не жаловались на призрачных крыс.
С улиц мигом расхватали всех бродяжек, вылечили больных, откормили голодных. Котята стали стоить дороже породистых лошадей. Те, кому не досталось кошек, обходились собаками — те тоже помогали, хотя и похуже.
Болезнь не была побеждена, но отступила. До недавнего времени всё казалось не так плохо.
А пару недель назад… это началось снова, говорил бургомистр. Кошки перестали помогать. Дети опять кричат. А хуже всего то, что теперь и взрослые… некоторые взрослые… видят серые тени в углах спален по ночам. Видят ещё не крыс — смутные, зыбкие тени. Слышат пока ещё не писк — тихий шёпот.
Днём кошмар отступает. Но люди готовы бежать из города, а некоторые уже и уехали. Ещё, пожалуй, месяц, и начнётся всеобщий исход.
— Вы почти опоздали, — вырвалось у Хелен. Всё это время она сидела, закрыв глаза, молчала, а тут не выдержала, — Вам бы уехать ещё весной!
— Что ты знаешь, девочка? — ласково спросил бургомистр. — Ты ведь что-то знаешь, по тебе видно. Кто ты, Хелен?
Чувствуя, как вспыхивает за спиной мост, она ответила:
— Я родилась в Гамельне.
На девятый день пути они впервые увидели перед собой цепочку следов, отпечатавшихся в пыли между двумя валунами, — там, куда не успел дотянуться ветер. Май, обнюхав следы, заурчал и вздыбил шерсть на спине.
«Близко, совсем близко» — думала Хелен, и, вместе с азартом погони, впервые ощутила тревогу. Не страх — тот не отпускал её с самого начала пути, она сжилась с ним, как сживаются с тяжкой ношей, постоянно оттягивающей плечи — тревогу, граничащую с паникой.
Конец погони близился, а воспоминания Хелен о прошлом оставались всё так же туманны и зыбки, как и прежде. Она надеялась, что память вернётся. Но этого не произошло до сих пор, а времени оставалось всё меньше.
Вдруг, дойдя до конца пути, она остановится, не в силах ничего сделать — потому что забыла, что именно надо сделать? Могла ли судьба, обиженная её неверием, отвернуться от неё?
***
— У нас всё зашло дальше, — говорила Хелен. — Это было гораздо хуже, чем просто кошмары. Дети засыпали, и не просыпались. Каждое утро гамельнцы находили ещё нескольких лежащими в кроватках без движения. Они были живы, но никто не мог их добудиться.
Она говорила, и кошмар далёких дней вставал перед глазами. Как-то утром, одним из тех, кто не проснулся, стал её младший брат. Хелен помнила глаза матери — без слёз, но лучше бы она плакала.
— А потом… потом появился он. Нет, никаких денег он не просил. Он просто сказал, что поможет. Мы поверили ему — понимаете, ему нельзя было не поверить. Он сказал, что уже сталкивался с таким раньше, и знает, что нужно делать.
…Каждый раз, слушая историю свое го родного города в очередном пересказе, Хелен кусала губы, невероятным усилием сдерживаясь от того, чтобы не закричать, что всё это ложь. Но кричать было нельзя, и рассказывать, кто она, тоже было нельзя. По многим причинам, и просьба Крысолова была лишь одной из них.
— Утром он пришёл на площадь. И заиграл. Он играл песню, под которую из домов выходили крысы. Взрослые почти не различали их,