сказала мне, что я должна продолжать голодать, потому что если буду есть, то умру в этой тюрьме. Ответила им, что получается, я все равно умру, так не все ли равно от чего?
Умм Латыф разревелась и отвернулась к стенке. Нахед же указала мне на Шадю, которая играла в карты с Патрон, а когда кто-то спросонья упирался ей ногами в бедра, она что есть силы била ногой кого попало. Порой доставалось невиновному, но Шадю это мало волновало.
В целом девушка очень сильно раздражала окружающих. За день она успевала поссориться и поскандалить с несколькими сразу.
— Она наглая, бестолковая и невоспитанная! — сказала про нее Кристина.
И это правда, но со стороны видно, что Шадя ведет себя так, потому что ей страшно. Нам всем очень страшно. Страшно, что выгонит с места какая-нибудь женщина посильнее и потолще. Страшно, что придется спать сидя. Страшно, что могут избить или унизить.
***
— Думала, что я другая… — грустно сказала сегодня Кристина.
— Знаешь, и я в этой тюрьме многое о себе узнала. — Я тоже решила пожаловаться.
— Да, но я… Вместо того, чтобы жить духовной жизнью и молиться, я только и думаю о том, чтобы никто не отнял мое место. Я не знала, что такая слабая…
Тут она заплакала. По-настоящему.
Впервые я видела, как она плачет. Мне стало совсем не по себе, потому что Кристина на самом деле очень сильная, и если уж она так отчаялась, то что тогда обо мне говорить.
И я вспомнила одну историю, в которую мы попали в январе, когда возвращались от наших друзей из Хомса автостопом. Нас высадили на очередном перекрестке, где нам предстояло поймать следующую машину. Кристина назначила ближайшие кактусы туалетом и засела в них.
Я стояла на дороге одна, когда рядом остановился джип с двумя вооруженным людьми в камуфляже и один из них без приветствия с усмешкой спросил у меня:
— Башар Асад — собака! Сын собаки и проститутки, так?
Я не смогла соврать. Во-первых, это непорядочно! Да и потом, ну какая из Башара Асада собака? У меня в детстве была собака, и я ее очень любила. А у президента даже хвоста нет. Ребенок во мне уперся, и я ничего не смогла с этим поделать.
— Нет, он не собака, — твердо сказала я. — Он человек.
Мои слова привели их в бешенство.
— Что?! Ты кто такая? — взвинтились военные, щелкая затворами калашникова. — Давай-ка сюда свои документы!
Думаю, увидев мой русский паспорт, они в тот же день отрезали бы мне голову за такое хамство, но в тот момент из ниоткуда возникла Кристина, показала свой польский паспорт и как детей начала отчитывать бандитов, хотя оба держали нас на прицеле, а предохранители были сняты.
— Че-то я не понял! — изумился один из них. — Вы на чьей стороне?!
— Нахну маа Аллах!40 — так же агрессивно выкрикнула она им прямо в дула автоматов. При этом приняла боевую стойку. Казалось, она полезет с кулаками доказывать свою позицию.
И ее понесло:
— Аллах41 — это любовь! Аллах с простыми людьми! Только он может судить! Только он имеет право отнимать жизни у людей! И мы с Аллахом!
Я застыла со взлетевшими до неба бровями. Было очевидно, что сейчас нас точно должны пристрелить. Но этого не случилось. Бойцы армии Свободы тоже недоумевали. Они даже отодвинулись назад к спинке сидения, так жестко их опрокинула маленькая женщина. Ни слова нам не сказав, они уехали.
— Катя! — повернулась ко мне Кристина. — Я оставила тебя на пять минут, а тебя тут уже чуть не убили!
Еще очень долго она упрекала меня, вытаскивая на ходу колючки из юбки, даже не заметив того впечатления, которое она произвела и на меня, и на солдат Свободной армии…
Когда я напомнила ей эту историю, она засмеялась.
— Не забывай, — сказала я ей, тоже еле сдерживая смех. — «Нахну маа Аллах!»
— Да… Было время! — сказала она, утирая слезы.
Потом настала моя очередь признаваться.
— А я все время думаю о еде! — сказала я. — Но только не о жаренной курице или о кальмарах в кляре, а о той еде, которую нам дают здесь. Если нас отпустят, буду есть только вареный картофель!
Она снова засмеялась, и я почувствовала, как все налаживается.
Ночью у нас было пополнение. Аж стразу пять. Все проститутки-профессионалки. Видимо, полицейские сегодня зачистили какой-то публичный дом. Все девушки вошли к нам в парандже. Мне в Дамаске часто рассказывали, что обычно проститутки носят хиджаб или паранджу, потому что это очень удобно. Но я все же каждый раз ожидаю увидеть под паранджой скромную девушку, послушную своему мужу, молящуюся по пять раз в день. Да ничего подобного!
Когда наши новенькие сняли платки, у меня треснули все шаблоны. Итак, четыре из них были крашеными блондинками. Одна из крашеных еще сделала себе сверху розовое мелирование, а другая — фиолетовое! Про макияж я вообще молчу, у всех арабок его сверх меры. Но их мимика! Их жесты! Их речь! Когда одна из них взглянула на меня, мне показалось, что она хочет выпотрошить меня, высушить мои кишки и вплести их себе в розовую косичку.
Правда, одна из них, пятая, что некрашеная, выглядела очень нормальной и культурной девушкой. Ее звали Рауля.
Все думали, что у нас уже нет места, но камера оказалась резиновой. Пять здоровенных девах зашли, порастолкали маленько, поприжали самых слабых к стене и хорошо так устроились. Теперь не только Инас, Фати и Наджва спят сидя, но и еще три. Но в нашем ряду все по-старому, хотя воздух стал более спертым, а с потолка капает чаще.
— А неплохо их там кормят, в этих публичных домах! — сказала Кристина, разглядывая широкую мускулистую спину новенькой.
День двенадцатый
Чем сильнее я изводила себя, тем продолжительнее становились мои тренировки в Бангладеш. Ночью мы очень долго сидели с учителем спина к спине, и он все о чем-то мне говорил. Я ничего не запомнила, но со мной осталось приятное ощущение теплой спины, которая меня поддерживала.
Под утро, когда отключили электричество, полицейские стали разбираться с трупами. У нас почти все спали, но я и Патрон переговаривались. Она рассказывала мне о своем детстве и о том, родственников кого из наших сокамерниц часто встречала в публичном доме.
Услышав возню в коридоре, она попросила меня посмотреть. Я встала и увидела через решетку в двери, как охранники выносят несколько тел. Лампы в коридоре