бы нет? Вот же ведь: приятная погодка, ничего не болит (по крайней мере у меня), и есть возможность поверить и сделать что-то хорошее, значит, есть и обещания ради будущих благ… Стоп, опять непонятная… даже не мысль, а фраза. Надо будет спросить у Гавриила, если он ответит, конечно.
В приподнятом настроении я миновал охрану, надел припасённые заранее бахилы, остановился у дверей палаты и прислушался. Тишина. Уж не спят ли в шесть часов? Я осторожно приоткрыл двери и для начала изумился. Но не тому, что шефа и Витюши нет в палате, а Гаврик – под капельницей, нет. Полной неожиданностью было то, что четвёртый их сосед, не помню, как его, тот, что с ногой на вытяжке, сейчас стоял над постелью Гаврика, подмышкой опираясь на костыль, и одной рукой пытался вставить в катетер, прилепленный к руке нашего больного, шприц с какой-то мутной жидкостью. Другой рукой он удерживал руку Гаврика. Тот почему-то даже не вырывался, просто отчаянно и умоляюще смотрел на меня, появившегося в дверях. Шланг капельницы болтался не у дел, из него на пол бежало лекарство.
Меня как током дёрнуло. Я в два прыжка подскочил к месту событий и легонько дал соседу кулаком в плотное пузо, обтянутое потной тельняшкой. Тот пукнул, икнул и выронил шприц. Согнулся пополам, но не упал. Вместо сальной бороды и толстых красных губ я увидел плешь в белёсом редколесье. Гаврик задышал, как будто вынырнул.
– Сынок, не бей! – жалобно застонал бородач в тельняшке, когда я наклонился заглянуть ему в лицо. – Я же помочь хотел! У него там катетер засорился, а у меня промывка…
В этот момент в палату вошёл Чингисхан. Бородач мгновенно перескочил с нытья на визгливый крик:
– Ваш подчинённый меня ударил! Я буду жаловаться, в полицию заявлю! – Его глазки засверкали за стёклами очков.
Шеф очумело уставился на нас:
– Что случилось, Пётр Фомич? Миша?
«Ну, морячок, ты артист!» – снова поразился я, но вслух сказал:
– Пальцем его не трогал, Алексей Алексеич! Он Гаврику что-то вколоть пытался. Я вошёл, он шприц от неожиданности выронил. Вон там, под кроватью…
Тут Пётр Фомич весьма проворно для своей комплекции и загипсованной ноги наклонился, нашарил под каталкой шприц и быстро выдавил его в лужицу, натёкшую из шланга капельницы. Затем выпрямился и баскетбольным броском отправил пустой шприц в ведро для мусора. Вид его при этом продолжал оставаться страдальчески возмущённым.
Теперь меня поразил Чингисхан. Он коротко взглянул на Гаврика, и лицо его потемнело, напомнив мне Отелло, мавра венецианского. В од-ну секунду удивление его сменилось жестокой решимостью, шеф сделал шаг к побледневшему Пете.
– Что в шприце? – спросил он тихо. – Кто принёс?
Пётр Фомич словно оцепенел и смотрел на Чингисхана не мигая. Тот подождал несколько секунд и, поняв, что ответа не услышит, растопырил перед его физиономией ладонь, похожую на пятерню вожака горных горилл.
– Вам пять минут, – закончил он ещё тише, – и вас здесь нет. Иначе несчастный случай.
И Чингисхан, не отводя взгляда от Петиного кадыка, опустил руку. Потом отошёл и умело поправил Гаврику капельницу.
На месте Фомича я бы обделался, но надо отдать тому должное – он встрепенулся и, ловко орудуя костылём, поскакал к своей тумбочке собирать вещи. На ходу он стонал:
– Бес попутал, Алексей Алексеевич! Я, может, и правда промыть хотел! А чего он Витю в реанимацию?.. Может, он нас всех в реанимацию…
Через три минуты с драным пакетом своих пожитков он выскочил на костыле в коридор. Две минуты, остававшиеся от ультиматума, мы переваривали каждый своё.
– Нет, жаловаться он не пойдёт, – сказал наконец шеф, отвечая на моё молчание. – Главврач мой хороший знакомый, и до полиции я раньше доберусь. Но это в принципе плохо, то, что за два дня уже два раза Гаврика пытались загасить…
И Чингисхан коротко рассказал мне об инциденте с Витей. Конечно, шеф погорячился, когда поведал Витеньке об опухоли, которую увидел Гаврик, но я уже об этом говорил. Да и что ему оставалось? Наверное, на его месте я поступил бы так же. Шеф умолк, я привычно удивился тому, что последнее время наши мысли совпадают. Причём Гаврик их сейчас не координирует, а просто смотрит на нас через отверстия для глаз в своих бинтах. По крайней мере, я его теперь не слышу, и оттого слегка растерян. Что делать дальше?
– Надо отсюда выбираться! – Шеф будто размышлял вслух, и, кажется, это давалось ему тяжело. – Я-то уже почти в норме, но вот ему ещё рано, и тут его не оставишь. Придётся поговорить с главным и забрать Гавриила домой. Надеюсь, мы найдём взаимоприемлемое решение, а если нет, придётся включить другие рычаги воздействия.
– Какие же это? – спросил я, лишь бы что-нибудь спросить.
– Наверное, я мог бы не отвечать на ваш вопрос, Миша, но с некоторых пор считаю вас, как бы сказать точнее, своим соратником, если хотите – ближайшим. Прошу простить мой пафос, бойцом невидимого фронта, таким же, как и я. А командир наш вот, лежит, глазами хлопает, и мы его не слышим.
– Значит, и с вами он теперь не говорит…
– Не говорит. Но когда надо будет, скажет, я думаю. А сейчас и так понятно, что надо делать. Так вот, возвращаясь к рычагам воздействия, придётся мне предложить главному нечто, от чего он не сможет отказаться.
Чингисхан произнёс это будто через силу и нахмурился.
– Уж вы меня простите, шеф, – сказал я осторожно, – но я, хоть тресни, не соображу, что вы могли бы ему предложить.
– Ну что вы, Миша, как ребёнок, в самом деле! – Шеф вздохнул и двинулся к выходу, видимо, приняв решение. Возле дверей он остановился:
– Сидите тут и никого к Гавриилу не подпускайте, пока я не вернусь. Никого! Уверен, что вы справитесь. Не зря же вас назвали в честь архистратига!
Он улыбнулся одними губами и вышел из палаты.
Я сел рядом с Гавриком и осторожно взглянул на его забинтованную голову. Да уж, по одним только глазам выражения лица не определить, нечего и стараться. Эх, узнать бы поскорее, что он из себя представляет, наш Гавриил. И почему его хотят загасить, как образно и точно выразился шеф? И кто? Хоть дал бы, дружок, сообразить, что делать дальше! Или впустил бы в свои мысли, ведь как всё было хорошо и ясно… А Чингисхану вот не надо ничего объяснять! Ну что ж, на то он и повелитель орды. Но что ещё за архистратиг такой? Вопросы множились в моём мозгу, возникали даже смутные ответы и догадки, которые меня пугали и расстраивали,