воды и выталкивающее изо рта пузыри воздуха, его клетчатое пальто с капюшоном, его дёргающиеся руки и ноги в жёлтых сапожках.
Достали Гришу сетью только вечером. Для этого сломали лодкой лёд по всей реке, измаялись и вымокли. И принесли его в какой-то чёрной от воды одежде, синюшно-серого и вовсе не похожего на моего брата. Жёлтые сапожки потускнели, волосы прилипли к голове.
Мама и отец примчались на перекладных из города как раз к приходу мужиков, несущих тело Гриши. Я прятался за печью, но меня никто не звал, и не искал, и не ругал потом. Дед, мамин отец, меня жалел и защищал, а вот бабуля, папина мама, ко мне охладела. Странно, что отец встал на сторону деда, с которым раньше вовсе не общался, а мама и бабушка словно винили меня, хоть и молчали. Да они всегда Гришу больше любили, он был резвый, весёлый и бодрый, словно Арлекин. Смышлёный, в отличие от меня, вялого и мутного, как Пьеро.
Ещё ужаснее то, что похороны Гриши снились мне задолго до его смерти и продолжали сниться после. Я будто знал заранее, что он умрёт, и не очень-то удивился. Во снах его везли в гробу, в телеге, запряжённой серой лошадью, а я шёл рядом и видел, как он открывает глаза, поворачивает ко мне печальное лицо и смотрит, словно говоря: «Вот видишь, Медвежонок Миша, до чего доводят шалости!» Причём голос был мамин.
Кстати, мама стала выпивать. Первый случай её неадекватного поведения произошёл на сороковой день после похорон. С утра она не смогла ехать на кладбище, а по возвращении семьи домой даже выйти к столу. Отец помрачнел, родня напряглась. В таком состоянии, а оно повторялось теперь регулярно, мама понемногу стала мне противна, и не только мне, естественно. Удивительнее же то, что все мы, трезвые, казалось, стали противны ей едва ли не больше, чем она нам.
Прошло несколько странных лет. Я дожил до переходного возраста, ощущая себя наполовину одиноким, если позволительно будет так сказать. Отец занимался мной без улыбки, но всё-таки с теплом. Он учил меня отыскивать пропавшую искру в мотоциклетном магнето, колоть дрова у бабушки дедовским колуном, не обращать внимания на царапины, мозоли и другие трудности и быть терпимым к людям. Последнее давалось нелегко.
А мама словно вышла в параллельную реальность. Отца она почти не замечала, а мне сказала как-то: «Отойди!» – со звуком «дз» вместо «д», и я поспешил исполнить её презрительную просьбу или совет, не знаю даже, как это назвать. Ей было скучно с нами. Она всё так же шила на машинке (одну и ту же штору), но отвечала теперь часто невпопад. Зато стирать и готовить стала всё реже, а следить за порядком совсем перестала, потому что мы с отцом убирались в квартире сами и старались её не беспокоить. Однако это не всегда удавалось.
Дошло однажды до того, что как-то вечером, за ужином, мы с отцом попали под её отборную брань. Медвежонок Стасик сделал ей какое-то замечание по поводу её состояния, она раскрыла рот, и я понял, что краснею, нет, бурею от стыда. Отец, наоборот, побледнел, встал из-за стола и предупредил, что, если она не замолчит, он её ударит. Она, естественно, не замолчала, и он отвесил ей тяжёлую пощёчину. Мать шатнуло, она пьяно зарыдала, я неожиданно для себя кинулся на её защиту, а отец тычком локтя в грудь просто отодвинул меня в сторону, как фанерный шифоньер, и вышел из кухни, хлопнув дверью.
Мне внезапно стало ясно сразу много чего. Для начала: пятнадцатилетний юноша не может противостоять тридцативосьмилетнему мужчине, хоть это и обидно. Потом: если любовь между мужем и женой окончилась, дети им только помеха. И напоследок: вино ускоряет процесс разрушения семьи многократно, а порой убивает её с одного удара. Оно делает близкого и любимого чужим и отвратительным, и я решил не пить вина.
Отец собрал вещи в чемоданчик, напоминающий саквояж врача, и покинул семейный очаг, ставший похожим на пепелище. Где он поселился, я не знал, но два раза в месяц он встречал меня в разных местах, будто шпион, и передавал деньги, чтобы мы с мамой могли поддержать своё существование. Я был ему благодарен, ведь мама вовсе перестала шить после той пощёчины и окончательно замкнулась, а я чудесным образом нашёл работу и знал теперь, как нелегко даются деньги.
Учитель физики из моей школы был знаком с отцом со студенчества, он устроил меня помощником кочегара в котельную, в ночные смены. Я кидал уголёк в топку большой совковой лопатой, которую мой наставник кочегар дядя Петя называл «бэсээл». В перерывах я спал стоя, опираясь на неё, утром получал свой тариф, а иногда и надбавку (у дяди Пети это называлось «награда за стойкость»), и шёл из котельной в школу. Некая весёлая группа ребят дразнила меня «гомиком» за подведённые угольной пылью глаза, хотя черноте под ногтями значения не придавала. Обидно было так, что однажды даже я, унылый и вялый, резко огрызнулся и получил хороших тумаков. «Смотрите! Петухи взбунтовались!» – кричали радостно ребята. Я утёр сопли, огрызнулся снова и снова получил. Потом ещё раз, ну и ещё пару раз.
Физик Дмитрий Иванович (с такого рода именем и отчеством логичнее быть химиком) увидел меня с синяками и оказался ещё полезнее, чем я думал. Он был искренним, восторженным любителем бокса и предложил давать мне уроки. Бесплатно! Ещё бы я не согласился! В силу возраста мне удавалось быстро высыпаться после ночных смен и восстанавливать силы после тренировок. Хоть и сутулый, но росту я был приличного, а руки имел длинные и кисти крупные. (Наверное, поэтому учительница музыки Лолита Харитоновна настойчиво звала меня играть на фортепьяно форшлаги и синкопы.) Очки на тренировках пришлось снимать, однако зрения не промахнуться в подбородок кулаком мне доставало. Я года полтора у Димы занимался, и вот что получилось.
В школе у нас была секция самбо и мода на эту борьбу. А бокса не было. И все уважающие себя молодые люди занимались самбо, чтобы стать уважаемыми всеми остальными. Ребята, которые меня дразнили и лупили, тоже были самбистами. Дмитрий Иванович считал искусством бокс, а самбо – ремеслом. «Всё дело в чувстве и акцентах! – любил говаривать он, держа передо мною “лапы”. – В чувстве дистанции и акцентах при контакте ударной поверхности с целью! Так сказать, молоточка и наковаленки. Испытай вдохновение при виде оппонента, предвосхити его движение к тебе, почувствуй идеальную дистанцию и акцентируй