и не преданных земле!
Старик шел между воронками, заглядывал в засыпанные окопы и блиндажи, ковырял их палкой. Седобородый, в рваной шапке, одно ухо поднято, второе опущено вниз. Из фуфайки клочьями торчала вата, кирзовые сапоги были велики старику размера на два.
Шелестов обратился к старику:
– Здравствуйте, дедушка! Вы местный?
Старик испуганно отшатнулся. Наверняка он был глуховат и не слышал чужих шагов. Шелестов улыбнулся и приветливо приподнял кепку.
– Здравствуйте, говорю, дедушка!
– И тебе не хворать, сынок, – прошамкал старик беззубым ртом. – Забыл здесь чего или ищешь?
– Да вот, – Шелестов пожал плечами, – хочу узнать, какие тут бои недавно шли. А вы-то, дедушка, здесь чего потеряли? Вам вроде не по возрасту оружие тут искать.
– Оружие мне без надобности. – Старик немного осмелел, посмотрел на Селиверстову. Присутствие девушки подействовало на него успокаивающе. – Стар я для оружия. А вот металл ищу, это верно. Перековать можно, в хозяйстве использовать. А бой тут был несколько дней такой, что небо почернело. И души человеческие почернели. Это ведь сколько народу побито! А за-ради чего? Что супостату на нашей земле надо? Кто его звал? Эх, сынки, много их тут полегло. Морячки, веселые ребята. Один все на гармони играл. Тут всех и закопали. Все тут остались. Как один.
– Не отступили, значит, – кивнул Шелестов.
– Не отступили, – горестно согласился старик. – Нам уходить велели, а куда идти-то? Так, попрятались, кто где мог. Раненых все на катерах вывозили, грузы какие-то. А морячки держались, пока не погибли тут все.
– Вы их хоронили? – Максим показал рукой на свежий холм.
– Мы. Тяжко было, а надо. Не по-христиански павших воинов без погребения оставить. Какой-то немец сжалился, лошадь оставил нам и телегу. Да где там! Сил нет ни у меня, ни у баб с детишками, чтобы, значит, убитых на телегу поднять. Мертвые – они же неподъемные. Так мы брезент стелили и вроде как волокушами возили к воронке. Видал я сынок на этой земле горе, германскую прошел, голод видел, как человечину едят, видел. Но как бабы морячков хоронили… такого лучше бы не видеть.
Дед повел Шелестова и его спутницу к землянкам. Там уселись у костра. Максим достал из вещевого мешка две буханки хлеба, несколько банок тушенки и консервов, четыре пачки галет. Старик позвал свою жену. Разговор шел неспешно. Дед показывал, где были окопы морских пехотинцев, откуда немцы наступали. Как несколько раз моряки, сбросив бушлаты, в одних тельниках поднимались в штыковую.
– Страшно боялись этого немцы, – качал старик головой. – Если не могли стрелять издалека, сразу бежали назад, только их и видели. Наш моряк, он, если его разозлить, может такое, что всем фашистам тошно будет. Кровь хлестала, по земле катались, ногтями и зубами рвали врага. Такого я на своем веку еще не видел.
– Оксаночка, ты бы шла к нам, поела бы! – раздался старушечий голос. Дед повернул голову, прищурился, потом улыбнулся.
– Соседка наша, Оксана. Морячка любила, понесла от него. Все надеялась, что поженятся, вместе будут. А он вот тут остался. Навсегда рядом, как и обещал.
Из-за холма, под которым была вырыта землянка стариков, вышла молодая женщина. Туго повязанный платок, фуфайка, сапоги и… пустые глаза. Шелестову даже показалось, что девушка слепая. Девушка? Да нет, ей же лет пятьдесят! И снова, как наваждение, образ пропал. Молодая кожа, горестные складки возле рта и седой локон, выбившийся из-под платка.
– Сядь, Ксюша, – прохрипел старик. – Гости тут у нас. С гостинцами от чистого сердца. Голодная ведь, не ела сегодня ничего…
Старуха быстро согрела воду в котелке, побросала туда овощи и вывалила банку тушенки. Нашлись в хозяйстве и деревянные старые ложки. Шелестов делал вид, что активно ест, а сам старался отгонять кусочки мяса в котелке. Разговор снова вернулся к недавним боям. Оксана съела несколько ложек бульона, потом замерла, глядя в развороченную боями степь до самого Кизилташского лимана.
Селиверстова не выдержала и заговорила с девушкой:
– Оксана, надо жить, ради ребенка, которого носишь от любимого человека. Есть надо, бороться надо. Трудно, но ведь надо!
– Бороться? – странным голосом ответила девушка. – Трудно.
– А вы знаете, что такое трудно, невыносимо трудно?
– Конечно, жизнь состоит из трудностей…
Максим хотел остановить Марию с ее неуместными утешениями, но тут Оксана вдруг заговорила окрепшим голосом. И столько в нем было боли, что у него самого похолодело внутри. Будто он сам участвовал в этих страшных событиях. А Оксана все говорила и говорила, она заламывала руки, рвала волосы на голове и говорила, говорила.
Постепенно вся ужасная картина недавнего времени предстала перед глазами гостей.
Последний бой был самым страшным. Вечером немцы прорвались к позициям моряков. Слишком мало оставалось защитников, кончались патроны. Разбиты все противотанковые орудия. Последние гранаты связывали проволокой по несколько штук и бросались с ними под гусеницы немецких танков. Кто мог, вставал в полный рост и шел на врага с винтовкой, с лопаткой, с ножом, а то и просто с камнем. Морские пехотинцы рвались в свой последний бой.
А потом танки ушли вперед, к лиманам. Над окопами, над развороченными позициями повисли тишина и поднимающаяся в небо удушливая копоть. Черным было все: и сгоревшие танки, и черные бушлаты моряков, и даже кровь, смешавшаяся с землей. И когда стало ясно, что немцы ушли далеко, из землянок и уцелевших неподалеку хат вышли женщины. Их было немного, тех, кто остался в поселке, кто всего несколько дней назад носил морякам воду, кто с мольбой смотрел в глаза этих молодых, веселых парней в бескозырках.
Они умерли все. И эти женщины вышли на закате и упали на колени перед мертвыми моряками. Десять женщин чуть живого поселка рыдали, размазывая слезы по грязным от копоти и крови щекам. Они стонали от неимоверной тяжести, но волокли к большой воронке тела погибших.
Оксана нашла своего Лешеньку. Она лежала с ним рядом и держала его руку, холодную, но такую родную. Прижимала к губам его пальцы, целовала их и шептала нежные слова. Ни одной раны не было на его теле, и от этого ей казалось, что он вот-вот очнется и встанет. Женщины долго не могли оторвать Оксану от мертвого Алексея.
А потом они плакали и засыпали могилу. У женщин было всего две лопаты, несколько обломков досок и их руки. К утру они насыпали над могилой высокий холм. Немецкая колонна проходила в этом месте утром. Чужие солдаты смотрели на русских женщин, лежавших без сил на кургане. Грузный унтер в очках распорядился, и к могиле подвели хромую лошадь, запряженную в разбитую телегу. И тогда