сказки разыгрывали. Под Новый Год, знаешь? Праздник такой зимний. Вот, сценарий был ужасный, извращающий сказки, дети бешеные, всё такое. Актёры были не при делах, они просто играли то, что надо было. А я там подменяла кое-кого. Я даже не актриса. В итоге это всё не понравилось одному… знаешь… магу. Да, я сказала, что у нас магии нет, я так думала, пока он не заколдовал нас.
— Заколдовал, потому что не понравилось, эм, выступление? А дети?
— Ну, скорее потому что мы невольно исказили для детей сказки. И перевозбудили их так, что они даже ёлку сломали. И он такой является в гримёрку и говорит что-то вроде: «Раз вы испортили сказки, я вас отправлю в сказки, и если вы и там всё испортите…». Короче, плохо будет. А дети, — вспоминает его последний вопрос, — не знаю, домой укатили уже к тому времени.
— Значит, их он не тронул? — Сон вдруг пугается: — Так, подожди, ты хотя бы не ребёнок? — поднимается он, словно забыв недавние её слова о схожести этого тела с её собственным. — А то чаще всего дети страдают от магии…
Женя смеётся, и с каждой секундой смех становится всё истеричнее.
— Прости… просто у тебя такое лицо. Нет, уже нет. Мне девятнадцать. Ты ничего не нарушил.
Сон с облегчением садится на своё место и от смущения, которое пытается скрыть, трёт шею.
— Да… Хорошо… Ты уже в возрасте. С виду, к слову, так и не скажешь, — улыбается он.
— В возрасте? — выпаливает она неожиданно для себя. — В смысле?
— Девятнадцать, это немало. Понимаю теперь, почему твоя мать так суетилась. Но и тебя понимаю тоже… Жених твой до тебя недотягивает всё же, пусть время у тебя и поджимает…
Женя молчит в ответ.
И Сон спохватывается.
— Прости! Не в своё дело лезу, я не хотел, Женя. Прости…
— Вообще-то у нас совершеннолетие в восемнадцать лет, — коротко бросает она и отворачивается.
— Почему так поздно? Ведь… времени остаётся довольно мало… — спрашивает он в недоумении. — Ты уверена, что в восемнадцать?
До Жени не сразу доходит его вопрос, потому что она… обиделась.
Вообще, нельзя сказать, что она не обидчивая по натуре, характер всегда был не сахар, но не из-за такой же ерунды!
И всё же неприятно доказывать, что она молода. Чертовски молода, надо заметить.
— У нас вообще и по сто лет живут. Это конечно долгожители, но всё-таки. В среднем, думаю, лет до восьмидесяти точно доживают.
— Это слишком много. Я видел одну старуху лет пятидесяти… Не поверю, что многие способны прожить дольше. Да и, как же дети? Я вот хочу детей, — произносит он так, словно это касается самой Жени, и смотрит на неё ещё более пристально и требовательно.
— Вот чего позвал сюда… — доходит до неё осуждающий шёпот лиса. — И не стыдно, чужую-то невесту…
— Да после тридцати можно и о детях думать, — пожимает она плечом, будто и не слыша слова Джека. — А тебе самому-то сколько?
Сон теряется.
— Я… Ну. Мне много. Чуть больше… — трёт ладонью шею и усмехается. — Чуть больше двадцати. На лет пять… Но это несколько иное. Понимаешь?
— Старик! Уу, какой древний старик! — смеётся Женя в ответ. — Да что с тобой говорить, всё равно сегодня-завтра помрёшь!
Но Сон веселья её не разделяет, смотрит строго и мрачно, с какой-то затаённой печалью.
— Да и работа такая, что могу… — соглашается он. — Правда, радует меня, что выгляжу всё ещё неплохо. А ты, давай-ка, ответь мне лучше ещё на один…
Договорить ему не даёт стук в дверь и лай собак.
Глава 21. Размышление о преступлении во избежание наказания
— Что ж такое? — тревожится он и поднимается из-за стола. — Сиди тихо, — бросает Жене и тут же скрывается в коридоре.
Какое-то время слышатся его шаги, затем секундная тишина, а после и скрип открывшейся двери и приглушённые голоса снаружи.
Псы замолкают, видимо, слушаясь команды своего хозяина. И будто успокоенный этим, из-под лавки выползает осмелевший, пусть и несколько взволнованный Джек.
— Как бы ни сдал нас никому… — косится он в сторону двери. — Что делать думаешь? А может, ну, через окно, да наутёк? Пока Карсон занят, а собаки на него отвлекаются.
Женя на несколько секунд рассматривает эту мысль, затем качает головой и хмурится.
— Нет, не выйдет. Он нас из-под земли достанет. Но доверять уже не будет. И вот тогда точно сдаст.
Джек коротко кивает.
— Тогда остаётся надеяться, что вы и правда просто мило побеседуете, выпьете чайку, и он отпустит нас… Но что-то мне это сказку напоминает. А в добрые чудеса я не особо верю.
Он шмыгает на этот раз под печь, когда снова раздаётся оглушительный лай собак, а там и хлопок входной двери.
Сон появляется на кухне сосредоточенный и мрачный. Зачёрпывает из ведра в кружку воды, выпивает её, рукавом утирает рот и какое-то время, молча, оглядывает Женю.
Страх холодной, колкой волной прокатывается от горла до пяток. И она… улыбается и заправляет за ухо тёмную прядь волос.
— Такой красивый. Что-то случилось?
Он вздыхает. Кажется, что вот-вот улыбнётся в ответ, но остаётся таким же собранным и задумчиво-серьёзным.
— Местные заходили, пропала ещё одна девочка… Мне нужно к её родным, а затем отправиться на поиски. Я думал… И решил, что тебе лучше остаться здесь. Я вернусь к вечеру. Тебя не должны видеть соседи. Веди себя тихо… Жди меня. Наш разговор не окончен. Всё поняла?
— Девочка? — Женя подступает к нему. — Конечно, но… У меня есть дела. Может, всё-таки я как-нибудь выйду, а мы встретимся позже?
Он качает головой.
— Нет… Мне хотелось бы тебя не оставлять здесь, но никак. А теперь мне нужно спешить, прости.
— Ладно.
Женя не смеет спорить, когда дело такое важное. Будет лучше, если этого предка Джека Потрошителя поймают как можно скорее.
— Тебе, может, какая-нибудь помощь нужна? По дому.
На этот раз Сон всё-таки усмехается, мягко и тепло до мурашек.
— Спасибо, но так и не придумаю с ходу… Я вернусь, — и на этом спешно покидает дом.
Джек выходит задумчивый, подметающий лисьим хвостом пол за собой, понурившись.
— И как теперь сбежать, когда там свора во дворе?
Женя подзывает его к себе и гладит по холке.
— Цветёшь и пахнешь, а шерсть-то такая мягкая…
Он скалится, ухмыляясь.
— А то! Ух, хитра, знаешь же, что сама мыла. Хвалится сидит, поглядите-ка на неё! — а сам принимается ластиться к ней, будто кот.
— Правду говорю! Думаешь, что нам не стоит его ждать?
— Я бы