эмоции, тонкие, возвышенные, благодатные?
Их нет. Чернота. Сплошь чернота в душе и на полотнах.
И я устала подчищать за тобой все эти склоки, дрязги, пьяные дебоши. За что ты так ненавидишь Василия? За то, что он постоянно вытаскивает тебя из кутузки?
– Вася. Вася, Вася, я только и слышу это имя! Ты лгала мне, все это время лгала, глядя прямо в глаза! Чем он лучше меня? Аааа, деньги, эти проклятые деньги… ты с ним из-за денег? Да?
Сергей вскочил со стула и схватил Оленьку за плечи, ложка жалобно звякнула об пол.
– Да заработаю я тебе денег, все тебе отдам, душу продам…
Он попытался силой поцеловать ее, она легонько оттолкнула это тщедушное тело, но легонько не получилось, к тому же, Сережа наступил, пятясь на ложку, упал и замер.
– Сережа! Серженька, родной мой, ты ушибся? Тебе больно? Где? Она бросилась перед ним на колени и стала ощупывать голову, плечи, ноги.
Он схватил ее руку, пытаясь засунуть себе под брюки.
– Вот здесь у меня болит, стерва, вот здесь потрогай, дрянь! Ты использовала меня, сучка, а теперь бросаешь??? Кобели со всей округи гоняют за тобой, я знаю, я все знаю! Со всеми переспала? Или через одного? Не выйдет, я тебя не отпущу, ты моя!
– Оближи края!!!
Взвизгнула Оленька, и сама удивилась этой вспышке.
Справиться с ним было не сложно. Истощённый вечной хандрой, непонятной тоской, даже безумие иногда проскакивало в его глазах, он был слаб физически. Ополоснув ложку, она опять стояла к нему спиной.
Гнев и раздражение уходили, осталось сожаление, что не может справиться с силой, которая сильнее ее. Вот, если бы дядя Сева, он бы смог, наверное, убрать эту рогульку навсегда. Но если она присосалась, то так просто не отпустит. Уберешь «подключение», почистишь, залатаешь дыру, через время глядишь, опять подсоединилась.
За несколько лет работы в больнице, она поняла, что и пациент должен быть сам заинтересован в выздоровлении. А, Сереже, казалось, доставляло удовольствие изливать желчь на окружающих, и одновременно раздуваться как жаба от собственной гордыни. И эта его вечная ревность, которая утомляла, изматывала и постепенно разрушала то светлое чувство, которое изначально толкнуло их в объятия друг друга. Но самое страшное это наркотики, у нее просто опускались руки в бесплодных попытках избавить его от этой напасти.
За спиной послышался шорох, шаги и внезапно звук распахнувшегося окна.
Ветер, угрюмо завывающий на улице, теперь ворвался в мастерскую. Эскизы, наброски, взлетели под потолок, исполняя танец хаоса под надрывную декламацию Сережи.
Смерть предо мной сейчас,
Как запах мирры,
Как прогулка под парусом под дуновением ветра.
Смерть предо мной сейчас,
Как запах цветов лотоса,
Как сладкое пьяное безумие.
Смерть предо мной сейчас,
Как жажда вернуться в дом родной,
После многих лет в плену…
– Прощай, любимая, я липкий оборванец, источающий запах гнили, я гиря, что прикована цепью к твоей прекрасной ножке. Я освобожу тебя, я освобожу весь мир, от такого ничтожества! О, свет очей моих, и ты нашла себе «побогаче», и ты покидаешь меня! Прощай возлюбленная моя, прощай Цирцея, что опоила…
Сережа осторожно глянул через плечо, слово опиум, он не рискнул произнести.
– Продолжай, но имей в виду, что это мансарда, в крайнем случае, ты сломаешь себе ногу.
– Безразличная химера! Бездушная, лицемерка! Ты еще будешь рыдать над моим хладным трупом! Ты прозреешь, но будет поздно! Никто тебя не любит, так как я!
– Знаю, знаю. И я люблю тебя, Сереженька, а сейчас, спускайся, холодно.
– Холод, да, холод пронзает меня, и зовется он проклятьем, проклятье висит надо мною! Все покинули меня, и ты, Муза… Почто так мрачно смотришь? Не люб тебе больше Сереженька???
– Да люб же, люб, только закрой окно, холод собачий…
– Скажи, что любишь, поклянись, что не спала с Васькой!
– Сережа, ну сколько можно? Одно и то же, самому не надоело?
Оленька зябко повела плечами.
– Он даже на подсознании не просит помощи, какой толк от моих усилий?
Перед глазами возникла картинка с горячим бульоном и в пару, что густо валил над кастрюлькой, словно танцевали воздушные валькирии. «А, спасибо», она поблагодарила видение.
Не зря Оленька бегала на все представления в городском театре.
Изящным, плавным жестом руки, она отправила мясной запах в сторону возлюбленного и застыла, словно мадонна, моля о пощаде. Округлая белая шея, плечи, высокая грудь, манили, будоражили воображение, а снежинки, что залетели в комнату с улицы, кружились и сплетались в прекрасную искрящуюся корону на волосах.
И точеная фигурка в гипюровом облегающем платье, мгновенно заставила Сережу позабыть обо всем на свете.
– Иди, ко мне, мой Тамерлан! – почему именно Тамерлан? А, неважно и так сойдет, – смотри, вселенная плачет вместе с тобой снежинками! – интересно, это нормальная аллегория, плакать снежинками? – они уже не тают, ты выстудил комнату, возлюбленный мой! Давай-ка напою тебя горячим бульончиком, ты согреешься, и все будет хорошо, да? – нет, ну, это уже совсем несовместимо, Тамерлан и бульончик, – смех клокотал у нее в груди пытаясь вырваться наружу, но она терпела.
Борьба с самим собой была недолгой. Художник, а может и урчащий желудок, победил.
– Богиня, – прошептал Сережа, спрыгивая на пол, от слабости он не удержался на ногах и на четвереньках пополз к Оленьке.
– Сильфида, воздушная, неуловимая, обворожительная…
Впадая в эйфорию, целовал каждый пальчик на ее ногах, силился подняться, цепляясь за хрупкую ткань.
Слезами восторга он замочил ей платье на талии, а она лишь чувствовала, что бедра покрываются ледяной коркой.
– Сереженька, давай прикроем окно, ты же простудишься.
Аромат вареного мяса, сквозняком вылетавший в ночь, на улицу, вдруг наткнулся на преграду, окно закрылось, и ему ничего не оставалось делать, как, балуясь щекотать ноздри странной парочке – экзольтирующий фанатик и ледяная статуя.
Подоткнув одеяло, Оленька как маленького, напоила Сережу бульоном из ложечки, затем и сама прилегла рядышком, нашептывая ласковые, убаюкивающие словечки.
Она смотрела на мирно спящего мужчину, его лицо раскраснелось, светлые локоны прилипли к вспотевшим вискам.
– Отдыхай, лада моя, и прости.
Глянув в последний раз на обитель художника, увидела китайскую вазочку, в ней с лета стояли умершие хризантемы, бросила туда ключ, он глухо стукнул, словно автор поставил завершающую точку своего романа.
Удаляющийся стук каблучков, еще какое-то время сохраняла наполовину осиротевшая мансарда, а оставшаяся «половина», спала, блаженно улыбаясь.
Глава 9.
«Ванная комната». Москва. 1925 год.
Последние лучи зимнего солнца мягко подсвечивали беличье манто, в которое куталась девушка, время от времени окуная в него свой замерзающий носик. Однако тяжелый узел из волос на затылке, казалось, оттягивал голову назад, и ей приходилось выпрямляться, отчего вся осанка и походка казалась горделивой. Два парня провожали девушку. Студент медик и поэт. Словесная дуэль, что устроили между собой два ухажера, ни к чему ее не обязывали. К ней всегда кто-то навязывался в провожатые, вот и сейчас, соперничая, оба пытались завладеть ее вниманием.
– Оленька Семеновна, у меня есть