И самое страшное было в том, что опричный террор на деле оказался бессистемным: опричники убивали кого хотели, когда хотели и где хотели. Любой мог ждать опричных гостей и днем и ночью. В людях поселился не просто страх, а страх животный. Они стали просто бояться, без всякой на то причины. Этот страх на долгие столетия стал чуть ли не генетической чертой русского человека. И этот же страх, поселенный в душах людей Иваном Грозным, явился основным мотором будущих реформ, прежде всего петровских. Не зря именно Иван Грозный был любимым царем Петра Великого.
Итак, что же дал России Иван Грозный за полвека полного государева беспредела?
В. О. Ключевский считал, что если не обращать внимания на шум, которым сопровождалась его деятельность, то положительное влияние царя Ивана на историю России «не так велико» [192]. Зато отрицательного наследия – полный короб…
Именно Ивану Грозному Россия обязана становлением полновесного самодержавия. Отныне, вплоть до XX столетия, это самодержавие будет не столько развивать, сколько сковывать российскую государственность, душа на корню любые ростки инакомыслия. То, что именно самодержавие помогло России выстоять в слож-ных политических катаклизмах, – один из устойчивых исторических мифов, рождённый благодаря трудам Н. М. Карамзина и С. М. Соловьева.
Именно Иван Грозный заложил в генетический код русского человека «хромосому страха». Жить в страхе – явном или неявном – стало нормой. Иной жизни русский человек не мыслил. От страха ведет свою родословную апатия и безразличие, безынициативность и двуличие, нелюбовь к свободе и ненависть к более умным. Общество, пораженное вирусом страха, не развивается, а болеет.
Именно Иван Грозный, всеми силами укреплявший российскую государственность, сам того не ведая, своими реформами ее подтачивал. Здесь можно приводить много резонов. Но достаточно одного. После смерти Ивана Грозного и недолгого правления его «не вполне здорового сына» началась Большая Смута, когда государственность российская стала трещать по швам под алчным напором рвущихся к власти бояр и самозванцев.
Именно Иван Грозный своему глубоко религиозному народу преподал неизгладимый урок безнравственности: и делами государственными, и даже своей личной жизнью. Для богобоязненного XVI века было непостижимо, чтобы царь 9 раз венчался в церкви; верующий человек и представить не мог, что его духовного наставника митрополита Филиппа можно взять да и задушить прямо в монастырской келье. И многое другое трудно было вообразить, что с легкостью позволял себе царь Иван и его опричных дел мастера.
Понятно, что когда воздухом страны являются испарения от тысяч унтер Пришибеевых, никакому свободомыслию места не было. Еще Стоглавый Собор 1551 года, т.е. до начала открытого террора, когда Иван IV только вынашивал планы широких государственных новаций, утвердил составленные митрополитом Макарием «Четьи_Минеи» – список дозволяемых книг для чтения. Все остальное читать было нельзя. Запретными стали «Аристотелевы врата» (учебник по медицине), «Шестикрыл» (пособие по астрономии) и многие другие книги. Светских рукописей для чтения церковь почти не оставила. Сам же митрополит написал «Степенную книгу», вариант известного «Хронографа», в ней он изложил всю историю Руси по генеалогическим «степеням» – от князя Владимира до царя Московского. Читался в те годы и «Домострой» отца Сильвестра – своеобразный свод житейских и нравственных наставлений [193].
Любопытна одна чисто российская традиция: многие люди (книжники прежде всего), еще в XVI веке размышлявшие о развитии страны, ее будущности, т.е. те, кого в XIX веке назовут интеллигентами, смотрели вперед, оборотясь назад, к прошлому. Они уповали только на поддержание «изшатавшейся старины», только в забвении заветов предков видели все нынешние беды и никак не желали искать новые, еще не пройденные страной дороги [194]. Неудивительно поэтому, что такие люди, как Андрей Курбский, Нил Сорский, Максим Грек, Вассиан Патрикеев, искренне преданные «царю и отечеству», объявлялись врагами этого самого отечества, а бездарные и бессловесные слуги власти превозносились как его спасители. От этого и проистекало самое характерное явление российского вольнодумства – мечтательность и прожектерство.
И все же «век Ивана Грозного» прочно вошел в историю отечественной культуры: почти через сто лет после изобретения Гутенбергом книгопечатания книги стали издавать в Москве.
Строительство Печатного Двора и издание книг поручили дьякону Кремлевской церкви Ивану Федорову. Но одичание людей было столь велико, что уже вскоре суеверная толпа разметала это «бесовское гнездо». И все же книги печатали: в 1564 г. вышел «Апостол», в 1565 г. – «Часослов». Люди тогда не представляли толком даже сути своей веры, они и вникать в нее не хотели, им было вполне достаточно усвоить внешние обрядовые атрибуты, духовное же и нравственное благочестие – то, что и должно нести православие, было им недоступно. Книги появились, а читателей не было, зато на первый план выступило суеверное значение Буквы. Именно за ее чистоту и стали бороться отцы церкви, печатному слову они предпочитали работу писцов, а потому за якобы допущенные вольности при переводе с греческого священных текстов И. Федорова изгнали из России в Литву уже в 1566 г. Но в этом деле все же победил прогресс, пусть и запоздалый. Книги продолжали печататься.
За сто лет после открытия в 1564 г. первой русской типографии было отпечатано около 500 книг. Только в первой половине XVII века (с 1615 по 1652 г.) Московский Печатный двор выпустил 233 издания [195]. Были напечатаны «Азбука» (с 1634 по 1652 г. пять изданий), «Часовник» (он выдержал 34 издания), «Псалтирь» (24 издания), «Канонник» (5 изданий), «Катехизис». Все эти книги использовались в те годы и для обучения. В 1647 и 1648 гг. Печатный двор выпустил два учебника: «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» (это перевод книги И. фон Вальхаузена) и «Грам-матики словенские…» Мелетия Смотрицкого (ее переиздали в 1721 г.). Книга эта, помимо этимологии и синтаксиса, содержала еще краткую риторику и пиитику. И. В. Поздеева подсчитала, что из всех вышедших в первой половине XVII века книг 32 % были предназначены для обучения [196]. В то время «книжное почитание» как бы заменяло школу, и хотя книги были ориентированы на духовное воспитание, мысль они не будили.
Большое значение имело издание двух первых, как бы мы сказали сегодня, правовых книг: в 1649 г. отпечатали «Уложение» (книга по светскому праву), а в 1650-1653 гг. – «Кормчую книгу» (церковное право). В 1669 г. выкрест из протестантов Иннокентий (Гизель) издал книгу «Мир с Богом человеку» – панегирик Алексею Михайловичу. Но больше пользы принес его «Синопсис», напечатанный впервые в 1674 г. и выдержавший впоследствии еще четыре издания. В нем Иннокентий проявил склонность не только к Богословию, но и к российской истории. Упомянем еще труд разрядного дьяка при Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче Федора Грибоедова «Сокращения российской истории в 36 глав…»
Но это были единичные выплески знания. Погоды они не делали. Более характерны для XVII века такие, к примеру, речения: «Братие, не высокоумствуйте… но во смирении пребывайте. Аще кто ти речетъ: веси ли всю философию? И ты ему рцы: еллинских борзостей не текох, ни риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы не бывах – учуся книгами благодатного закона, аще бы мощно моя грешная душа очистити от грех» [197] (из рукописной проповеди 1643 г.).
…16 марта 1584 г. Иван Грозный умирает. Российский трон занимает его сын Федор, который, будучи полным антиподом своего безумного отца, вошел в историю как «слабоумный», причем потому только, что, находясь на престоле, делами государства он заниматься не хотел и не очень сопротивлялся тому, что страной сначала de facto стал править Борис Годунов. И хотя правителем Борис оказался умным и хитрым и успел многое сделать для страны, было ясно, что такое царствование ненадолго, ибо бояре никогда не примирятся с тем, что он «незаконный», не Рюрикович [198].
Так Россия вступила в Смутное время. Его, как справедливо считает Р. Г. Скрынников, породили не иноземцы_самозванцы, а неустойчивое и шаткое еще самодержавие при полном отсутствии правовых начал в устройстве государства. А разного рода проходимцы просто ловко этим воспользовались [199].
И вновь, как во времена Дмитрия Донского, Россию от окончательного развала спасла вера. В самое тяжкое время, когда казалось, что всё уже бесповоротно потеряно, к православным обратился опальный патриарх Гермоген (отец будущего царя Михаила Романова). Призыв его был услышан в Нижнем Новгороде. Земский староста Кузьма Минин и возглавивший народное войско князь Дмитрий Пожарский в августе 1612 г. вошли в разоренную до основания Москву и в октябре полностью очистили ее от поляков.