Читать интересную книгу Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции - Сергей Романовский

Приход варяжских гостей укоренил еще одну спасительную, по крайней мере для Древней Руси, традицию: сила выше права. В последствие, уже через много столетий русской истории, этот императив, переродившийся из моральной опоры в юридическое беззаконие, стал основным рычагом расшатывания обессилившей российской государственности.

Уже при шестом Рюриковиче, Великом князе Владимире, Русь приняла христианство. Понял князь, что вера в Господа в условиях единоличной «силовой» власти сольется с верой и во власть светскую. А чтобы люди осознали для себя пользу такого слияния, их надо просветить. Именно с Владимира Святославича начинается целенаправленное приобщение русских людей к культуре. Он основал первые училища «для отроков», где детей обучали грамоте по букварю, часослову и псалтири. По свидетельству Н. М. Карамзина, матери отправляли своих чад в эти училища «как в могилу», ибо грамоту по неискоренимой языческой традиции считали опасным чародейством [172].

Нравы тех времен были жестокими. Слабое государство выжить не могло. Его непрерывно били. К тому же применительно к Руси говорить о государстве можно было с большой натяжкой. Она представляла собой совокупность непрерывно враждовавших между собой княжеств. Жизнь протекала в обстановке почти не прекращающейся смуты. «И встал род на род» (Нестор) и били друг друга до полного почти истребления. Поэтому неудивительно, что ослабленная раздорами Русь оказалась легкой добычей сильной и прекрасно организованной татаро-монгольской орды. В 1236 г. хан Батый захватил южное Приднепровье, а до этого полчища Чингисхана («Властелина Вселенной») покорили Среднюю Азию. Русь почти на 250 лет попадает в черную полосу своей истории. Наступил период, который все дружно называют «ордынским игом» [173].

Что же сделали завоеватели с Русью за 250 лет? Это очень большой срок, чтобы можно было говорить о врeменной оккупации русских земель. За 250 лет Орда так подействовала на психику русского человека, что она не стала вполне здоровой по сию пору. Недаром философ Л. Шестов говорил: поскреби как следует любого из нас, и ты доскребёшься до татарина [174].

Татары как завоеватели долгое время чувствовали себя на Руси вполне привольно: им не надо было силой усмирять русские княжества, не надо было в каждом городе держать большое войско. Требовалась только умная тактика, опирающаяся на реальное соотношение сил. Все же черные дела можно было вершить руками русских князей. И эта тактика вполне себя оправдала.

Через какое-то время Русь стала забывать, что татарской напасти когда-то не было. Русь стала чуть ли не органичной частью сколоченной монголо-татарской империи. «Представление о незыблемости сложившейся политической системы, – пишет Р. Г. Скрынников, – включавшей Русь в состав всемирной империи монголов_завоевателей, глубоко укоренилось в сознании нескольких поколений московских политиков. Традиция подчинения Орде подкреплялась авторитетом Александра Невского и Ивана Калиты. Руками Невского татары подавили народное выступление в Новгороде и подчинили себе феодальную республику, которую им не удалось покорить силой оружия, а с помощью Калиты Орда подвергла беспощадному разгрому Тверь, осмелившуюся начать борьбу за освобождение Руси от иноземного ига» [175].

Самое страшное в том, что татары покорили не только русские земли, они укоренили привычку к покорности в душах русских людей. Смирение проповедовали также церковники, а открытые выступления против завоевателей жестоко подавляли свои же русские князья. Впрочем, бунты случались не часто. Русские люди за два с лишним столетия жизни «под татарами» притерпелись к ней, считали ее естественной. Ведь за этот громадный срок сменилось около двенадцати поколений. Люди рождались при Орде, жили при Орде и умирали при Орде. Другой жизни они не знали. Такая жизнь была нормой. Поэтому если и случались бунты, то не столько против татар-завоевателей, сколько против своих же князей-грабителей. Смерду ведь было безразлично, куда идут те крохи, которые от него отбирались, – князю или хану. Его обирали – это главное.

Единственное, что не смогли осилить завоеватели в русских людях, – веру, ибо уже к XIV веку «языческая Русь превратилась в Святую Русь» [176]. Татары же для них как были «погаными» изначально, такими и оставались. Поэтому величайшую роль в поднятии нравственного духа православных играли подвижники, жизнью своей подававшие пример нравственного очищения. Самым заметным из них в XIV веке был Сергий Радонежский, основатель Троице _Сергиева монастыря под Москвой. Такие, как он, сыграли, возможно, решающую роль в том, что православные не дали окончательно растоптать свои души, именно вера явилась главным стимулом к борьбе с татарами-иноверцами, а не идея освобождения захваченных русских земель. Ведь для подавляющего большинства «земли» своими никогда не были, а идея патриотизма в раздробленном и до колонизации государстве решающей роли играть не могла. Поэтому только вера была способна объединить православных и вера же облегчила процесс «собирания» русских земель, после чего можно было начинать очищать Русь от «неверных».

В свое время князь Владимир выбрал православную веру. Теперь же, в конце XIII – начале XIV века свой выбор делала церковь, она рассчитывала на силу «одного княжества среди усобиц и ордынских набегов» [177]. Церковь поддержала Ивана Калиту в его распрях с тверским князем и ради конечной цели собирания земель даже одобрила призвание Калитой татар для разгрома войска своего тверского соперника. В те времена считалось, что царь – это татарский хан, он дан Руси от Бога, потому он и должен быть «арбитром» усобных споров [178].

Русь сбрасывала с себя татарское ярмо в течение 100 лет. Лишь в 1480 г. Иван III в битве на реке Угре окончательно разбил татар. 250-летняя колонизация Руси закончилась.

То, что этот отрезок российской истории – самый мрачный, вполне естественно. Менее естественно, что русская государственность после освобождения от татар стала строиться если не по татарскому образцу, то во многом по традициям татарской колонизации. Орда научила русских князей тактике униженной дипломатии: терпеть насилие и унижение, не подавая вида; приучила быть подозрительными и злобными; интриги и закулисные козни стали нормой общения. Одним словом, русское общество, не имевшее в то время собственных глубоких нравственных корней, унаследовало от татар аморальную нравственность [179].

На таком фундаменте и принялись русские князья возводить в XV веке здание российской государственности, а русские государи – рюриковичи по стилю своего правления были «вполне татарами» – со своими подданными они обращались как колонизаторы с рабами.

Итак, в конце XV века на геополитической карте Европы появилось новое независимое Московское государство [180]. Русь, наконец-то, обрела свободу, закабалив одновременно своих граждан. Н. И. Тургенев писал, что при Иване III (он, кстати, первым стал величать себя самодержцем) «Россия достала свою независимость, но сыны ее утратили личную свободу надолго, надолго, может быть, навсегда» [181]. Унтер Пришибеев стал не просто символом порядка, он оказался стержнем идеологии российской государственности.

Случился трагический для будущности России исторический парадокс, замеченный еще А. И. Герценом, – Москва спасла Россию от несвободы, задушив при этом все, что еще было свободного в русской жизни. Первые же московские государи, считая, видимо, что они облагодетельствовали свой народ, собрав разрозненные княжества под началом Москвы, что они и все Московское государство построили как бы из «своего частного удела», вполне искренно уверовали в то, что не они призваны служить интересам государства, а государство создано только для того, чтобы им в нем жилось сытно и безопасно [182].

Освободившись от татарской колонизации, Московия оказалась не самой желанной гостьей в салоне свободных европейских держав. Она слишком многих страшила теперь своими размерами и дикостью, со многими странами пересеклись ее стратегические и экономические интересы [183].

Случилось так, что возвышение Москвы совпало по времени с падением Византии. И это, кстати, оказалось для Москвы весьма дурным предзнаменованием. Дело в том, что Византия для Руси всегда была своеобразным духовным ориентиром: Русь крестилась по византийскому образцу, византийская культура оказывала определенное влияние на развитие русской культуры, патриарший престол в Константинополе был не только незыблемым авторитетом для русского православия, но он еще регулировал назначения на московскую метрополию. Одним словом, русская православная церковь была зависимой от Константинополя, но зато вполне независимой от светской власти. С падением же столицы Византии в 1453 г. русская церковь оказалась во власти московских самодержцев [184]. Это не могло не сказаться на ее нравственном авторитете. Церковь теперь, как правило, делала то, что отвечало даже не столько государственным, сколько государевым интересам.