рожно спрашивает: «Юля, я с такой радостью смотрю спектакль, а когда
же Коля-то мой выйдет? У него, наверное, роль совсем маленькая?»
Я изумилась: «Фаина Васильевна, да вы что?! Он же весь акт не сходил
со сцены...» Мама: «А кого же он играл?» Я: «Да моего отца!..»
Мама: «Вот этот рыжий, с гнусавым голосом, с носом-картошкой -
Коля?!!»
И это говорила мать, которая видела сына во всех его ролях. И не узна
ла его - огромного, кудлатого, заросшего бородой, с багровым носом -
картошкой, с гнусавым голосом... Театр «входил» в любое создание Гри
ценко и возникало чудо. Но это невероятное, чего не могло быть в жизни,
действовало гораздо сильнее, чем то, что в ней могло быть... Знаменитую
мизансцену с нырянием Молокова под диван Гриценко репетировал чуть
ли не 250 раз. Я уговаривала его поберечься, приносила ему бутылки с го
рячей водой. У него сильно болела язва желудка. Он так и репетировал,
прижав к животу самодельную грелку. А родилась мизансцена «с ныря
нием» случайно. На сцене стоял низкий диван. По низу сидения повесили
длинную густую бахрому, отчего казалось, что щель между диваном и по
лом совсем узкая. На самом деле она была шире. Большой Гриценко туда
влетал. Зрительный зал ахал оттого, как он туда попадал.
Пьяный в последней степени Молоков являлся выяснять отношения
с зятем-стариком, мужем моей Анисьи, которого играл наш замечатель
ный актер Бубнов. Гриценко показывал Бубнову здоровенный кулак и мед
ведем двигался на него. Тот ударял его изо всех сил по руке, резко разво
рачивал. Николай Олимпиевич делал пирует и, потеряв равновесие, летел
к дивану. В первый раз не долетал. Попросил повторить. Опять недолет.
Еще и еще раз повторял, а сам держался за свою язву.
Я ему говорю: «Слушайте, угомонитесь! Я на вас без жалости смо
треть не могу... Ну, сиганете вы под диван...Ну, не сегодня, так завтра,
послезавтра...»
«Нет», - отвечает. И пока не добился своего, не прекратил пробовать.
В результате получилось замечательно. Когда он вылезал из-под дива
на, было очень смешно. Ничего не видя, словно во тьме ночной, с полу,
снизу спрашивал Бубнова: «Ванька... Где ты?»... И ощупывая ногу
зятя-разорителя руками, лез вверх по его сапогу.
На каждом спектакле я тащила его из-под дивана за ноги, за полы сюр
тука... Гриценко очень любил, чтобы я его тащила, а он такой большой,
тяжелый упирался... Я его просила, умоляла шепотом: «Николай Олим
пиевич! Вылезайте, я больше не могу!» А он нарочно тянул время... Но од
нажды - никак не вылезает. Я чуть не плачу, ругаюсь сквозь зубы. По
том чувствую, что - то не так, что-то под диваном происходит. Он там
ползает из стороны в сторону, шарахается... Наконец, вылез. Я спраши
ваю, еле двигая губами, так чтобы зритель не слышал: «Ну, что вы?!» А он
отнял руку от лица, смотрит на меня несчастными глазами и отвечает:
«Я нос потерял!...» У него была нашлепка огромная, картофелиной, сизо
го цвета. И вот вообразите: рыжая клокастая шевелюра, багровое лицо,
щеки помидоры, глаза — щелки, заплывшие от пьянства... Нашлепку он
под диваном уронил и не смог найти. А при таком гриме его собственный,
нормальный, даже красивый нос показался маленьким, тоненьким, блед
неньким, жалким. Я стою спиной к зрителю и трясусь от смеха. На сцене
смешное втрое смешно, а он трагическим шепотом умоляет: «Юля, пои
щи, поищи его!..» Все это происходит в считанные минуты. Я от смеха
сдвинуться с места не могу. Тогда он сам нагибается, шарит рукой под
диваном и вдруг снизу гробовым шепотом объявляет: «Нашел...» Под
нялся, хочет прилепить «картофелину» на нос, а она не приклеивается...
Он пробует еще раз... Анисья стоит, Бубнов ждет, наблюдает, а Гриценко
выделывает непонятное... И зал видит: с Молоковым что-то происходит..
Но Молоков же пьян вдребезги, мало ли что ему в голову придет. И вдруг,
обозлившись, Гриценко поворачивается к залу, смотрит с яростью на ла
дошку, где эта гуммозная нашлепка лежит, и как «блямкнет» ее об пол!...
Самое удивительное, что публика все это приняла, как должное. Сцену
Николай Олимпиевич доиграл с собственным носом и ушел под бешеные
аплодисменты».
Вера Максимова
Главный герой - наш современник
Любая из сотни его работ - в кино, на телевидении, в театре - вызывает
живейший интерес. Он не оставляет равнодушным зрителя потому, что
сам никогда равнодушным в творчестве не бывает. «Театр для меня все
в жизни», - говорит артист.
Вспоминая созданное Н. Гриценко на сцене, невольно теряешься: нелег
ко сделать выбор, остановиться на какой-то одной роли...
Лет двадцать назад он сыграл в Театре имени Евг. Вахтангова Олеко
Дундича. Это был человек, отдавший жизнь за революцию, за счастье
и свободу людей. Артист, проникнувшись душевной красотой персона
жа, создал убедительный героический образ. Гриценко с потрясающей
силой передавал страстную веру Олеко Дундича в дело революции, в по
беду добра над злом, в окончательное торжество идей свободы, равен
ства, братства. Это был человек бесстрашный, смелый, находчивый -
один из замечательнейших борцов за Советскую власть, не только вос
хищавший, но и воспитываающии своей верностью революции.
Таких героев Николай Олимпиевич создал за сорок пять лет немало.
Вот Леонтьев («Кандидат партии» А. Крона) - передовой рабочий, увле
ченный своим делом, он не в состоянии жить и часа без труда. Даже
дома, в самодельной мастерской уверенно и сноровисто что-то все вре
мя мастерит. В каждом его движении чувствовалось глубокое уважение
к труду, гордость своей профессией. Или шахтер Гаврила Братченко
(«Макар Дубрава» А. Корнейчука), богатырь, застенчивый, скромный,
чувствующий себя в забое хозяином, которому до всего есть дело, по
тому что шахта - его родное, чем он живет и гордится. Даже в легкой
комедии («Стряпуха» А. Софронова) артист, рисуя образ комбайнера
Степана Казанца, ухажера и ревнивца, подчеркивает в нем трудолюбие
и честность рабочего человека.
Каких только ролей не пришлось играть артисту! И все приходится
впору, по плечу. И персонажи, главное свойство которых народное на
чало: простота, ум и душевная щедрость. И эстетствующие снобы, утон
ченные «аристократы». Как он этого достигает? Едва ли мы найдем от
вет: тайна творчества подчас остается тайной, неподвластной рентгену
критика. Гриценко-виртуоз перевоплощения. Диапазон мастерства ар
тиста настолько велик, что можно говорить о безграничности его ам
плуа. Но самое ценное в том, что любой герой Гриценко - тип, выхвачен
ный из гущи действительности. В любой роли Гриценко всегда ясно его
отношение к образу. «Среди моих любимых образов, ролей, - говорит
«Стряпуха». Казанец - Николай Гриценко, Павлина - Юлия Борисова
«Олеко Дундич». Дундич - Николай Гриценко, Галина - Юлия Борисова
артист - Дундич и Молоков, Мышкин и Кирилл Сергеевич... совсем раз
ные, но очень дорогие мне...»
Чем же дорог артисту Дундич? «Героичностью, гармонией красоты -
внутренней и внешней», - подчеркивает Николай Олимпиевич. Он го
ворит о том, что стремился создать образ положительного героя нашего
времени, достойный подражания.
А Тихон Молоков в «Золотом дне»? Так показать «историческую обре
ченность и никчемность жизни» накопителя, самодура-эгоиста, стяжате
ля и невежды! Молоков не только страшная, но и обреченная, комическая
фигура. Ужасающе пуста эта его жизнь. И ни буйствами, ни забавами пу
стоты этой невозможно заполнить».
Молоков-Гриценко - настоящий сибирский Дикой, огромный ста
рик богатей, золотопромышленник, хозяин большого края вызывал
смех и осуждение зрителей. Взлохмаченная рыжая бородища и ше
велюра, щетинистые брови, из-под которых злобно и хитро сверкали
маленькие глазки, широкие, размашистые движения - все выдавало
необузданный неукротимый нрав «хозяина», не отличающегося куль
турой и воспитанием. Нелепое сочетание модной одежды с сапогами
дополняло комедийный рисунок образа. Страшно, а чаще смешно ста
новилось, глядя на Молокова-Гриценко. Но смех носил здесь обличи