домой.
Молебен не помог. Злой дух Майи по-прежнему пугал многих своим появлением, и об этом стали говорить еще больше.
Старик Харатаев, едва дождавшись зимы, поехал к шаману Сыгыньяху, никому не сказав ни слова.
IV
Ровно в полдень Харатаев добрался до жилища шамана в въехал во двор. За высокой изгородью, у хотона, стоял скот и лениво жевал сено — скота было не много. Среди него Харатаев увидел и свою телку. По обе стороны двора, на изгороди, торчали деревянные идолы, наспех вырезанные ножом, из печной трубы валил густой дым и стлался по снегу.
Дверь юрты, глубоко осевшей в землю, была обита новой коровьей кожей. Харатаев рывком открыл ее. В юрте было темно и неуютно. Дневной свет почти не проникал сквозь замерзшие окна. У горящей печки, лицом к двери, сидел до половины обнаженный шаман и грел озябшую спину. Слева, на ороне гость заметил Алысардах, возившуюся с какими-то мешочками. Когда глаза немного привыкли к полумраку, Харатаев увидел, что супруга шамана чем-то рассержена, жесткие волосы ее, похожие на конскую гриву, были взлохмачены, узкий подбородок дрожал.
Войдя в юрту, Харатаев поздоровался. Ему не ответили. Гость присел на орон, ближе к двери, и стал ждать, когда с ним заговорят. Но никто не подавал голоса. Слышно только было, как в печке потрескивали дрова.
Харатаев еще немного посидел и, путаясь, изложил безмолвному шаману цель своего приезда.
Узкие глаза шамана сверкнули, но уста так и не раскрылись. Удаганка Алысардах зло покосилась на супруга и тоже ничего не сказала.
Голове Харатаеву до сего времени ни разу никто ни в чем не отказывал. Все его приказы, просьбы, поручения выполнялись немедленно. Ведь он в своем улусе был самый высший и единственный властелин. Даже богачи заискивали перед ним.
При управе имелся карцер, или, как его называли, сибирка, для разного рода непокорных и смутьянов. Это был холодный амбар, мрачный, темный, куда запирали арестованных. Улусный голова волен был любого запереть в карцер, не отвечая ни перед кем за свои действия.
Свободолюбивым по натуре якутам, привыкшим к беспрепятственному передвижению по своей широкой стране, заключение в сибирку было смерти подобно. Поэтому все так боялись улусного головы, старались избегать его немилости.
— Ну, чем вы утешите меня, почтеннейший? — напомнил о себе. Харатаев.
Шаман вместе со скамейкой отодвинулся от печки, поднял с пола бубен и громко запел:
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
Как вижу, ты ко мне ее один
Пожаловал, важный господин,
А со свитой грозной и злой,
Что следовала за твоей спиной!
Харатаев огляделся. Но, кроме него, шамана и удаганки, в юрте никого не было. По телу старика пробежали мурашки.
А шаман продолжал петь:
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
Наложившей на себя руки
Дух дочери твоей
Под крышей твоего дома свил гнездо.
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
И вот, черным вороном оборотясь,
Громко каркая, она
Прилетела вслед за тобой.
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
Коли ты не избавишься
От ее нечистого духа,
Огонь потухнет в твоем очаге,
Трубы заполнятся снегом,
Окна будут черными дырами зиять…
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
А-ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба!
Где стоял твой дом —
Будут торчать обгоревшие столбы и пни,
Богатство в чужие руки уплывет,
Сам ты умрешь, исчезнет твой род!..
Харатаев не ждал, что вместо ответа на его просьбу шаман станет камланить, и очень испугался. О его поездке сюда не знала ни одна душа, но, оказывается, за ним последовал злой дух его покойной дочери, оборотясь в черного ворона. Он вспомнил, что, когда проезжал мимо леса, по берегу речки Быракана, над ним, каркая, пролетел ворон.
— Почтенный старец, жизнь для нас превратилась в адовы муки. Будь нам солнцем, будь нам луной, спаси нас! — взмолился Харатаев.
Шаман, размахнувшись, ловко забросил бубен на полку, приколоченную к матице, и не торопясь надел рубашку. Было похоже, что настроение ясновидца улучшилось. Он протянул руку для пожатия и сказал:
— Что можно тебе посоветовать, коль я не знаю никого из шаманов, кто мог бы справиться со злым духом.
Удаганка Алысардах вскипятила чайник и налила гостю чаю. О ней, как и о Сыгыньяхе, ходило много легенд. Рассказывали, что ее родители не бы ни шаманами, ни удаганами. Однажды они заметили, что у их дочки растет живот. Старики всполошились: дочь ждет внебрачного ребенка, опозорила их седины, обесчестила себя.
— Отчего у тебя так живот вздулся? — спросили они у своей дочери.
Дочь ответила:
— Не бойтесь, это я боролась с одним шаманом. Шаман тот обитал в нижнем мире. Убегая от меня, он оборотился в окуня и нырнул в озеро Хатыстах. А я, оборотившись в полярную гагару, догнала его и проглотила. И теперь вот живот вздулся.
Отец схватил вожжи:
— Вот я тебе сейчас покажу шамана! — И стал сечь дочь. Опомнившись, старик увидел, что стегает коновязный столб посреди двора.
Родители стали побаиваться своей дочери и оставили ее в покое. Вскоре она куда-то исчезла.
— Наша разнесчастная ушла куда-то в лес, к лешему, и на вернулась. Пойдите поищите ее, — обратилась мать к родственникам.
Пропавшую долго искали в лесу. «Забеременела и теперь повесилась от стыда и позора», — решили родственники.
Вскоре ее видели около обгоревшего пня. Она сидела и в окровавленных руках держала окуня. Увидев людей, девушка сердито сказала:
— Прочь отсюда, уходите, я сама с ним справлюсь!
Увидев такое, родственники повернулись и ушли.
Вечером она вернулась домой и, никому не говоря ни слова, легла. Живота у нее как не бывало.
С тех пор девушку стали звать удаганкой Алысардах.[14] Спустя немного времени она вышла замуж за шамана Сыгыньяха.
— Не те нынче шаманы, не одолеть им злого духа, — подтвердила удаганка слова мужа.
«Если даже эти старцы говорят такое, то кто же тогда мне поможет?..» — пришел в отчаяние Харатаев.
— Неужели это так безнадежно? — чуть не плача, спросил он. — Умоляю, помогите!..
Шаман Сыгыньях даже не пошевельнулся. Узкие глаза его смотрели в одну точку.
Харатаев с тяжелым вздохом вышел во двор подбросить коню сена. За изгородью, на самой верхушке высокой лиственницы он увидел черного ворона. От испуга ноги плохо подчинялись старику, словно одеревенели.
Старик торопливо, косясь на ворона, достал из переметной сумы гостинцы — две бутылки водки и два конских ребра — и