class="p1">У самой дороги стояла сухая лиственница. Голые ветви дерева были расщеплены, в развилинах торчали деревянные идолы шамана Сыгыньяха, отчего дерево надрывно скрипело, трещало с каким-то присвистом, наводящим ужас.
Харатаев ехал, пристально вглядываясь в деревья. На глаза то и дело попадались гагары и орлы с распростертыми крыльями, вырезанные из дерева. Они указывали на то, что дорога подводит к местности, где живут два знаменитых шамана: старик Сыгыньях и удаганка Алысардах, его жена. О них по белу свету ходили легенды. Не так давно Капитонов рассказал Харатаеву, как шаман Сыгыньях обвел вокруг пальца хозяина, у которого он остановился на ночлег.
Сыгыньях поехал в одно дальнее селенье на берегу реки Оленек купить пушнины. Там шамана застала ночь, и он зашел в одну из юрт, чтобы попроситься на ночлег. Хозяин юрты был известен своей скаредностью и негостеприимностью, но Сыгыньяха все же пустили переночевать.
Гостя, даже непрошеного, полагается напоить и накормить, но хозяин и не подумал это сделать, хотя в кладовой у него лежало жирное конское стегно. Оставалось разрубить его и сварить.
Вечером хозяйка вскипятила воды, налила кипяток в миску и поставила перед гостем: угощайся, мол.
— Это все, чем я могу у вас подкрепиться? — спросил шаман.
Хозяйка утвердительно кивнула головой.
Гость посидел у миски с кипятком, встал и подошел к печке.
— Чем ложиться с пустым желудком, лучше остаться без ноги. Принесите топор и доску, на которой вы рубите мясо.
Хозяева обрадовались, думая, что гость привез с собой мяса: сварит и с ними поделится. В юрту внесли топор и доску. Шаман взял в руки топор, попробовал лезвие — тупой. Отложил в сторону топор, достал из кармана нож, придвинул к себе доску, снял с левой ноги длинные наколенники и вонзил нож себе в бедро.
Домочадцы хозяина, испуганные невиданным зрелищем, столпились у печки. Шаман, даже не поморщась, отхватил ножом собственную ногу до самого бедра, бросил ее на доску и стал рубить ее на куски. Разрубленную ногу он бросил в медный котел, посолил, залил водой и велел поставить на огонь. А сам, подпрыгивая на одной ноге, добрался до орона и сел…
Скоро котел с мясом забурлил, закипел. Юрта наполнилась приятным запахом свежесваренного мяса.
— Мясо сварилось. Вынимайте его из котла, — скомандовал ночлежник.
Испуганная хозяйка дрожащими руками вынула из котла мясо, поставила его перед ночлежником, а сама скрылась за печкой.
Сыгыньях взял кусок мяса и стал аппетитно уплетать. Громко чавкая, он приглашал:
— Подсаживайтесь, берите мясо, ешьте.
Первым подошел к столу хозяин. Мясо пахло свежей кониной, и просто невозможно было удержаться, чтобы не попробовать. Отрезал кусочек и стал жевать: мягкое, вкусное — лучше не придумаешь.
— Идите к столу, — позвал своих хозяин, — угощайтесь!
На зов прибежали дети и потянулись руками к мясу. Вскоре от него остались одни кости.
Хозяйка даже не вышла из-за печки.
Утром шаман раньше всех встал и уехал, хозяева даже не слышали. Потом проснулась хозяйка и обратила внимание на то, что слишком большая куча костей осталась после вчерашнего ужина и кости-то похожи на конские. Женщина побежала в кладовую и не обнаружила там конского стегна…
Шаман Сыгыньях встретил Харатаева со стремянным во дворе.
— Ко мне пожаловал сам господин голова! — радостно зашумел он. — Стало быть, дочка еще не нашлась!
Шаманская чета, узнав об исчезновении дочери Харатаева, ждала, что тот пожалует к ним: «Без нас он не обойдется».
Харатаев просительно прижал к груди руки и взмолился:
— Душа моя в смятении от неизвестности. Умоляю вас посмотреть глазом прорицателя и сказать, что с моей дочкой, где она, жива ли.
Слова столь горячей просьбы были обращены к шаману Сыгыньяху, но тот не торопился с ответом. Он пригласил Харатаева в дом, усадил на грубо сколоченный стул, сам сел рядом в жесткое кресло и погрузился в какие-то думы. Казалось, он забыл, что к нему приехал человек, убитый горем, и ждет помощи.
Семен Иванович деликатно, но настойчиво повторил свою просьбу. Удаганка Алысардах бросила на мужа сердитый взгляд. Шаман Сыгыньях, ни на кого не обращая внимания, придвинулся к печке, помешал дрова, провел рукой по черным растрепанным волосам и, посасывая трубку, опять принял прежнюю позу. Он испытывал терпение Харатаева, набивая себе цену.
II
Наконец шаман встал с кресла, сделав жене какой-то знак. Алысардах что-то сердито пробормотав, бросила на орон бубен и костюм для камлания.
Вернулся Харатаев домой уже в сумерки. Вместе с ним приехал шаман Сыгыньях. Стремянный расседлал лошадей, внес в дом бубен и костюм шамана.
Шамана встретили в доме Харатаевых как почетного и желанного гостя. Его посадили к столу и стали угощать. Первую рюмку водки Сыгыньях не стал пить. Он подошел с рюмкой к печке, что-то пошептал и выплеснул водку в огонь. Огонь на одном полене окрасился в синеватый цвет. И хотя все сидящие за столом знали, что водка горит синим огнем, это произвело впечатление. Не иначе, шаман это сделал для того, чтобы вызвать духов.
Поужинав и выпив одну рюмку водки, шаман многозначительно произнес:
— Просушите мой костюм и бубен.
Стремянный внес в комнату кожаную суму с шаманскими атрибутами, разложил и развесил их перед печкой. Все не сводили глаз с человека, знающегося с темными силами, ожидая, что он скажет и что станет делать, чтобы найти Майю.
Шаман не торопясь выкурил трубку, вытряхнул золу и, ни на кого не глядя, пробубнил:
— Придется мне потрудиться. Здесь замешаны злые духи. Но буду стараться. — Он велел запереть двери, положить перед печкой подстилку под сиденье — шаманский олбох.[13]— Помогите мне одеться.
К шаману подошли двое мужчин и надели на него костюм для камлания, увешанный железными амулетами, изображающими его демонов, в руки дали бубен.
Шаман долго стоял, не двигаясь, с отсутствующим выражением на лице, словно оглушенный внезапным ударом. Казалось, он вот-вот свалится на пол бездыханным. Потом вдруг задрожал всем телом, железные подвески к костюму зазвенели, бубен загудел. Наклонившись до самого пола, Сыгыньях стал изо всех силы бить в бубен, отчего он вздрагивал в руке. Согнувшись, шаман обошел вокруг олбоха, остановился и, изредка поколачивая в бубен, медленно сел.
Положив на колени перевернутый бубен, шаман пронзительно засвистел и, откинувшись назад, стал зевать. Потом закричал по-куличьи, закуковал по-кукушечьи. Вскочив как ошпаренный, он снова стал бить в бубен, завывая каким-то истошным голосом. Шаман вызывал своих демонов. Завыванье его становилось все тише и тише, движения — вялее. Все тело его расслабло, в голосе появились таинственные интонации.