Читать интересную книгу Дуб тоже может обидеться (СИ) - Неизв.

«Но человек... - на секунду Андрей запнулся. - Мы..., они же другие! Совершенно другие! Боже, только сейчас я начинаю понимать, каким же страшным существом является человек! Нас же даже живыми существами назвать нельзя. Живые таким образом не поступают... Все, к чему мы прикасаемся, несет гибель. Любое наше движение, любое наше касание — это еще одна загубленная жизнь, еще одно уничтоженное существо!».

Напряжение постепенно нарастало. Если бы у него было тело, Андрей бы в этот момент наверняка орал от непереносимой внутренней боли. Ему хотелось крепко закрыть уши руками, чтобы все это не слышать. Потом разодрать ногтями свою грудь и, вытащив сердце, растоптать его в пыль. «Боже! - метались его мысли. - Ведь все это правильно! Каждое слово — чистая правда... Все, все, что мы ни делаем, - это какое-то убожество! Но как же так? Это же неправильно!».

«Нарисованные» им же самим образы были настолько реальными и одновременно правдивыми, что буквально убивали! «Ведь все именно так! Именно так! - в каком-то туман плавал Андрей. - Все мы губители живого и я тоже...». С каждой новой мыслью, с каждым невысказанным словом он снова нырял в пучину образов и видений.

«Вот маленький Андрейка задумчиво смотрел на смородиновый куст, растущий около изгороди. Ярко-красные ягоды манили его своим ароматом и размером. Он посмотрел по сторонам и, увидев, что никого кругом нет, решительно отломил ветку...». Боль затопила его сознание! Хрясть! Негромкий звук отломленной ветки вновь и вновь отдавался колокольным звоном. «Потом показался уже повзрослевший парень... Ночь. Он лезет во двор. Вдруг, на него с лаем бросается дворовый пес, спросонья не узнавший своего хозяина... Андрей с хрустом переломившихся досок падает на спину. Раз, Раз! На ластившегося пса полетел град ударов!». «Нет! Нет! - стонал он, пропуская через себя все новые и новые воспоминания. - Ну, зачем?». Они наплывали на него один за другим... «Озлобленные лица, от которых несло сивухой... Крепкие кулаки, сжимавшие деревянные оглобли... и кричавшие от боли цыгане, табор которых разгоняли озверевшие деревенские. Не щадили никого: ни детей, попавшихся под руку; ни женщин, прикрывавшихся своими тряпками; ни старых, бросавшихся под колеса повозок... Здоровые парни в красных рубахах, нарядившиеся словно на праздник, под пение перепившегося попика крушили утварь, разбивали топорами высокие телеги... Кругом все горело! Огонь! Огонь! Везде был один огонь! Вопила от боли молодая цыганка — почти девчонка, несколько часов назад задорно вытанцовывавшая перед всей деревней. Дебелая молодуха с лицом, покрытым красноватыми оспинами, с силой охаживала ей палкой. Платье на девчонке порвалось и висело лохмотьями, открывавшими белую спину. Вид голого тела еще больше раззадоривал тетку, начинавшую выкрикивать что-то несвязное и ухать при каждом ударе...».

«А-а-а-а-а-а! - кричал, вопил, стонал Андрей, выливая свою боль в никуда. - Да! Да! Да! Да! Сотни раз Да! Мы такие! И что! Это мы! Что же теперь!». Его сознание словно раздвоилось... «Что? - вопрос заполнил все пространство меду ними. - Ты спрашиваешь что? Я живое существо, вы — нет! Вы несете всем нам опасность! Что теперь будет с вами? Все просто... ». Последняя фраза-образ показалась для Андрея погребальным саваном, накрывающим и его самого, и его давнишних друзей и родных, и все людей на земле. «Живое будет жить дальше так как всегда, а вы перестанете быть собой...».

Вроде бы ничего не случилось. Страшные образы растаяли, словно их и не было; ужасные слова, не высказанные вслух, разлетелись... Все было как и всегда. Почти все, за исключением совсем крошечных мелочей!

… Здоровенный сапог, с подбитыми снизу блестящими гвоздями, припечатал муравейник. Тащивший тяжеленную катушку с проводами, солдат ничего не заметил. Да, если бы и заметил, все равно бы не остановился. Что для человека несколько сотен крошечных муравьев, которых с высоты полутора — двух метров заметить-то сложно? Это пыль под ногами! Каждый из нас ежедневно делает тоже самое, не испытывая не то что угрызений совести, но и даже легкого сожаления... Шмяк! Сапоги второго оставили точно такой же след рядом, довершив то, что не доделал первый. И он тоже не обернулся!

Огромный дом, с десятками метров прорытых ходов, с сотнями заботливо сложенных яиц, с кучами схороненных припасов, превратился в ничто... Муравья бегали словно заведенные. Палочки, какие-то комочки из грязи, мертвые личинки, сероватые яйца, - все это куда-то передвигалось и пряталось. Раздавленный муравейник, если бы в этот момент кто-нибудь на секунду остановился и посмотрел на него внимательно, казался грандиозной стройкой. Все шевелилось и передвигалось с неимоверной скоростью! То тут то там мелькали длинные золотистые червячки, ворошившие втоптанные ходы. Немыслимым образом извиваясь, они приподнимали уплотнившийся верхний слой земли. Из глубины выплевывались множество яиц, раздавленный муравьи... Откуда-то сбоку, куда вдавилась пятка сапога, начал вылезать червяк побольше. Действительно, там земля была плотнее всего, и, соответственно, силы было нужно гораздо больше. Сантиметр за сантиметров тельце вылезало на поверхность, становясь, наконец, обыкновенным еловым корешком...

Дальше, километрах в в двух, при сооружения укрытия для танка, солдаты подрубили невысокую березку. Ствол-то был всего ничего — сантиметров двадцать в обхвате. Ей хватило пару ударов топора... Ближе к вечеру слом с шевелящимися щепами начал покрываться капельками смолы. Вязкая, желтая жидкость появлялась прямо из сердцевины ствола. Капля за каплей, она стекала по слому и накапливалась в углублении. За какие-то несколько часов «открытая рана» заполнилась на глазах твердеющей пленкой. Издалека могло показаться, что на согнувшемся дерево какой-то безумный мастер приладил увесистый кусок янтаря.

На другом конце леса в нескольких шагах от тракта трепыхалась подстреленная ворона. Солдаты, носящихся туда сюда грузовиков, развлекались... В этом месте обычно водитель притормаживал, объезжая глубокую лужу, и солдатам предоставлялась прекрасная возможность развлечься. Обычно это не приветствовалось, но в этот раз офицера поблизости не было, да и настроение было на высоте. Потребовался меткий стрелок и черная фигура, каркавшая с дерева, оказалась на земле... Трепыхалась она уже давно! Часа два, наверное. Клюв бессильно открывался, словно выкрикивал слова о помощи. Растопыренные перышки уже покрылись пылью, молотя о землю... Хлясть! Хлясть! Движения нет! Только пыль поднимается в воздух! Хотя нет, движение все-таки было. Из под мха вытянулось тонкое щупальце и осторожно обхватило ворону, затрепетавшую еще сильнее. Мох призывно приподнялся, открывая темнеющий провал. Медленно птицы затянуло в темноту...

26

Молодая женщина со вздохом опустилась на землю. Идти больше не было сил. Высокая грудь приподнималась и опускалась, словно детали хорошо отлаженного механизма.

- Садись, Леся, - потянула она за собой стоявшую рядом девчонку. - Не могу больше! Всю ночь шли... Нету больше моих сил.

Подросток примостился рядом. Сложив руки на передник, она с тревогой посмотрела на мать.

- Мамуль, а как же она? - ей даже имени не нужно было называть и так, о своей спасительнице думал каждый из них все это время. - Она ведь там осталась?

- Да, дочка, - прошептала Фекла, затуманившимися глаза всматриваясь в сторону дома. - Спасла она нас... Спаси бог, матушку Милениху! В ножки мы должны ей поклониться и руки целовать, что спасла она нас от смерти... Сожгли бы ироды, как есть сожгли! Или того хуже.

- А что хуже? - несмотря на усталость, Олеся по прежнему, оставалась крайне неугомонным и шебутным ребенком. - В неметчину гнали бы? Да?

- Помолчи лучше! - неожиданно повысила голос женщина, строго посмотрев на подростка. - Силы береги... Нам до болота еще идти и идти. Даст бог до вечера дойдем.

- Скорей бы уж, - вновь подала свой голос Олеся, зашуршав ногами. - Хоть с людьми будем... Ой! Мама! Смотри!

Прыжку девочки позавидовала бы и испуганная антилопа. Вскочив, она вцепилась в мать и уставилась широко открытыми газа куда-то в сторону.

- Отцепись, коза неугомонная, - разозлилась, ничего не понимающая мать. - Чего там такое? Ежа что-ли увидела! Нет здесь никого! В сторону болот немцы бояться ходить... Боже ты мой! Свят! Свят! Свят!

На ногах они стояли уже вдвоём и с ужасом смотрели на землю. От раздвоенного дерева, свесившего свои ветки на добрые метры в стороны, на них тянулась трещина... Земля с неприятным чмокающим звуком раздвигалась в стороны, а напитанные влагой комья вместе с прошлогодней прелой листвой осыпались куда-то вниз.