На улице дождь и слякоть. А на мне тончайшая ветровка. Денег на хорошую куртку нет. Я говорила бабушке, что эта ветронепродуваемая.
Серое небо заполонило тяжелыми тучами. Промозглая погода сбивает с ног. Я достаю звенящие монеты из кармана, высчитываю на маршрутку. Хватает. В последнее время я слишком часто тратилась на такси, еще и за город. Это сильно ударило по бюджету.
О деньгах, которые теперь лежат на моем счету, я даже не хочу думать. Я верну все до копейки Истомину обратно. Мне они не нужны. Теперь уже нет.
Странное чувство — спокойствие, вперемешку с поднимающейся вновь истерикой, поглощает целиком. Наполняя яростью и опустошением.
Хочется и смеяться, и плакать.
Счастливо радоваться и больно бить себя по лицу кулаками.
Падать и лежать мертвым сном в грязной луже. Танцевать и прыгать под осенним дождем.
Крушить все вокруг до крови на руках. Обнимать прохожих и просто им улыбаться.
Выйти на дорогу и смотреть на бешено рвущие в мою сторону колеса. Вернуться с энтузиазмом к учебе и жизни.
Меня ломает и скручивает от противоречий. Промокшей курицей я доезжаю до дома, на полусогнутых ногах вхожу внутрь. Бабушка выходит встречать меня с привычной лопаткой в руках. По квартире ползет запах моих любимых оладий. Я не выдерживаю и начинаю беззвучно плакать, глядя на родное морщинистое лицо.
— Что ты! Что ты! — всплескивает руками бабушка, и, на ходу вытирая их о передник, бросается меня обнимать. — Что случилось, моя хорошая? Сашенька, ну что ты?
— Все хорошо. Все хорошо, — сипло бормочу в складках ее пахнущего мукой и молоком платья. Слезы впитываются в ситцевую ткань. — Теперь, правда, все хорошо.
— Моя девочка, — бабушка гладит меня по мокрым и грязным волосам. Я вся сплошная грязь. И внутри, и снаружи. Даже до сих пор не отмылась от следов Истомина. — Это из-за него? Не расстраивайся. Первая любовь она всегда такая. Болезненная, мучительная. На то она и первая, что мы не знаем, что с ней делать. Еще все наладится. Все будет хорошо.
…
Я плачу еще сильнее, обняв ее изо все сил. Как же я счастлива, что останусь жива. И как же мне плохо…
— Этот Ян еще будет бегать за тобой, помяни мое слово. — Я усмехаюсь и шумно всхлипываю. — А не смейся. Вот увидишь.
Говорить ей всю правду я не намерена, сейчас это точно ни к чему.
— Иди скорей раздевайся и проходи на кухню. Твоих оладий любимых напекла. Ох, ты мокрая. Иди, иди. Не хватало еще заболеть ангиной. — На этих словах хочется выть еще громче, но, чтобы не волновать родного человека, я останавливаю себя и послушно бреду в душ. Мне хочется отмыться. От себя самой.
В ванной тоскливо смотрю на свое отражение: распухшие глаза, искусанные губы. Снимаю одежду и тяжко вздыхаю: новая порция засосов и отметин сумасшедшего однокурсника. Завтра же поговорю с ним о том, чтобы вернуть ему эти проклятые деньги. За минусом пятидесяти тысяч, конечно. Но их я, скажем, отработала… Только отпустит ли он меня?
Как он там сказал? Еще пару раз поимеет, и я исчезну с его радаров?
При мысли о сексе с ним, внизу все начинает гореть и стягиваться в узел.
Отсутствие в нем всяческих рамок в момент близости безусловно притягивает, хоть и пугает тоже. Хотя о чем это я? Он просто берет то, что купил. Сполна.
Наевшись оладий, вечером созываю всю нашу бедовую бригаду к себе. Наверное, мое лицо выглядело таким же изумленным и глупым, в момент, когда со мной разговаривали врачи, как и вытянутые лица моих друзей.
— Саш, это какое-то реалити-шоу? У тебя тут камеры? Куда смотреть? — Злата начинает озираться, я не понимаю: демонстративно или натурально, и поэтому просто выдавливаю смешок.
— Получается… — Тимка сглатывает. В его глазах боль, которую я не хочу объяснять самой себе. — Ты переспала с Истоминым впустую?
Смотрю на них, по привычке жуя губы. Затем расстегиваю верхнюю пуговицу блузки с высоким горлом, обнажая участок кожи с его отметинами.
— И не один раз.
Злата подпрыгивает на месте.
— Ты с ним…?
— Тшш… Да, — тихо шепчу. — Я не хотела говорить. Но и врать вам тоже не хочу. Вы пошли со мной на такое…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ох, Саша… — подруга крепко обнимает меня, а я в этот момент избегаю смотреть в глаза Тиме. Они горят и полыхают нехорошим огнем, но заговорить об этом — нарушить зыбкое равновесие дружбы между нами. Может, до всей этой истории, если бы он только признался… Возможно я бы дала себе шанс об этом подумать. Но сейчас об этом не может быть и речи.
— Злат, — я спрашиваю совершенно о другом, внезапно вспомнив. — Ты ничего не слышала о слухах обо мне в универе? Кто-то распространяет плохое…
Запинаюсь, почувствовав как она вздрагивает. Знает.
— Я не думала, что ты знаешь, — виновато смотрит на меня. — Не хотела тебя расстраивать. Это же просто чушь.
— Кто это?
— Говорят, что от Летова пошло.
— Зачем ему? — недоуменно смотрю на подругу. Та лишь пожимает плечами, мол не знает.
— Саш, да он же наркоман конченный. Вечно обкуренный.
— Вы о чем вообще? — Удивленно влезает Тим, переводя свой взгляд с меня на Злату. — Какие слухи?
— Хорошо, что ты не интересуешься студенческой жизнью, — Злата хлопочет его по плечу. — Ничего особенного.
**
После занятий я попрощалась со Златой, провожая белобрысый парик взглядом. Потом пошла на парковку искать Истомина. Мой звонок он просто сбросил.
На парковке вижу его автомобиль, сердце екает при виде него. Ян стоит и разговаривает с какой-то девицей, кажется на курс старше. Она поворачивается в профиль, и я узнаю ее по точеному носу и пухлым губам. Вика Карельская. Ее все знают. Мисс краса универа все четыре года, что учится здесь. Подрабатывает моделью, инста-блогерша.
Какое-то время наблюдаю за ними издалека, не решаясь подойти. В груди неприятным скрежетом полосуют по сердцу стальные когти. Он крутит с кем-то еще? В перерывах между жестким сексом со мной? Я на него не претендую, упаси Боже. Но вот так…
И я такая дура. Ни разу не подумала о средствах защиты. Ну что за идиотка? Он еще злился, что я могу чем-то «наградить» его. А сам… Сволочь.
Карельская над чем-то заливается, растягивает розовые губы в белоснежной улыбке. Касается наманикюренными пальцами широкого плеча. Истомин как обычно неулыбчив и спокоен. Но позволяет ей вторгаться в свое личное пространство.
Влезать сейчас — пытке подобно, но деньги, висящие на моем счету, давят неприятным грузом. Я хочу со всем этим покончить к чертовой матери.
Прочищаю горло и, не дожидаясь окончания их приятной и непринужденной беседы, подхожу ближе, обращаясь непосредственно к Яну.
— Мы можем поговорить?
Неприязненный взгляд девицы подпекает, она морщится. Но мне все равно. Значение сейчас имеет только вспыхнувшие интересом глаза напротив.
Глава 20
— Пойдем, — он кивает Вике, прощаясь таким образом. Она недовольно поджимает губы, испепеляя меня взглядом.
Впрочем, ее чувство гордости не позволяет ей вставлять какие-либо реплики, поскольку они уже не уместны. Парень невежливо отвернулся от Виктории, не дожидаясь ее «пока», и открывает мне дверь авто.
— Мы можем поговорить здесь, снаружи, — я вдруг растеряла всю свою решительность. Даже уютный кожаный салон нисколечко не привлекает, а даже наоборот. Я не хочу никуда ехать с Истоминым.
— Садись. Я тебя ждал, — кувалдой бьют его слова, и, не смотря на мое явное нежелание, я испытываю облегчение, что он не послал меня куда подальше в присутствии Вики. И еще глупую девчачью удовлетворенность, что утерла неприятной девице нос.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Карельская, до этого медлившая и ковыряющая в своей сумке, раздраженно взмахнула своей пышной гривой и ушла, оставив нас наедине. Покосившись на Яна, вижу только то, что обычно: ему все равно.
Собравшись с духом, подхожу к нему ближе и встаю напротив, ощущая, как во мне все натягивается, а мир теряет свои краски. Темная аура Яна начинает неумолимо поглощать и давить.