Солнце уже поднялось на две ладони над горизонтом, когда я добрался до дома и рухнул на кровать. Мне бы поспать часов десять, но толком сон не шел. Всплывали дремотные картины поединков, падений, сточных коллекторов и гигантских Ангелов с писчими перьями. К полудню я отчаялся и выполз обратно на улицу.
Наспех перекусив у Проспо, я проверил три тайника, где мне обычно оставляли записки, и пошел по улицам – заниматься делом. Не приходилось удивляться, что добрая половина слухов, собранных за пару часов, касалась меня – вернее, покушения Тамаса. Когда под окнами орут и дерутся, на это обращают внимание. Правды звучало мало, кое-что было чистым враньем, а несколько человек даже удивились при виде меня живого.
Я приписывал последнее раздутым отчетам о поединке, пока не натолкнулся на Бетриз. Она тоже была Носом, только Широким, а не Острым, как я, и сообщила мне, по обыкновению Носов, кое-что неприятное.
– Говорят, что ты утаиваешь от Никко сведения.
Она сказала это буднично и бросила в рот оливку. На пальцы были нанизаны еще шесть – так проще носить съестное, купленное минуту назад.
– Что? – опешил я. – Какие еще сведения?
Бетриз была высока и стройна, с темно-карими глазами и знающей улыбочкой, подобающей Носу. Ею и улыбнулась, едва проглотила оливку.
– Звонят, что ты обнаружил Шпика в доме Никко и не сказал, – сообщила она, слизывая рассол. – Это правда?
Я смотрел на нее бесстрастно, хотя соображал лихорадочно. Слух о Шпике должен был умереть и не подхватываться другими сборщиками информации. Я велел Мендроссу положить ему конец. Какого черта им занималась Бетриз?
– Дурак ты, – сказала она, по-своему оценив мое молчание. – Ты лучше других знаешь, что нельзя ничего утаивать от Никко.
– Я не… – заговорил я, осекся, сделал глубокий вдох и начал заново: – Я делаю, черт побери, свою работу, о которой тебе прекрасно известно: беру хренотень и отделяю хрень от тени. Я не даю Никко угробить организацию из-за пустых подозрений. Все это чушь. Мне совершенно незачем, чтобы он наломал дров по ходу пустых разборок.
Бетриз подняла выгоревшую бровь:
– Это незачем тебе?
– Мне, организации – всем.
– Угу, – отозвалась она, не слишком убежденная.
– Где ты это услышала?
– Да где-то на улице. – Бетриз неопределенно показала пальцем с оливкой.
– Ну да, понятно, – сказал я. – Сколько с меня?
Бетриз просияла:
– За что я люблю тебя, Дрот, так это за умение разбираться с херней.
Я заплатил ей, она назвала мне несколько имен, и остаток дня я собирал слухи. К счастью, их оказалось мало. Треп обо мне и Никко еще был в зародыше, а про Шпика едва говорили. Я побеседовал кое с кем, кое-кому заплатил, а еще пару припугнул. Проблемы это не решит, но дышать будет легче.
Если мне нужно пресечь болтовню – удержать Никко от разгрома организации, не говоря уже о том, чтобы он не поджарил меня самого за сокрытие сплетен, – я должен был предложить что-то существенное и предъявить имена, ответы, а то и пару трупов: мол, не за слухами гонялся, а дело делал.
Успех – вот мой лучший довод, но, чтобы его добиться, мне придется вернуться в Десять Путей.
Про мой предыдущий визит уже раззвонили. Местные признали во мне человека Никко, а кто-то даже повесил на меня смерть Федима. Ирония последнего слуха от меня не укрылась.
Говорить со мной не хотели. Нос Никко считался в этом кордоне чуть не самим Никко во плоти, а большинство Путевых скорее бы померло с выпущенными кишками, чем помогло чужому Тузу.
Но соколики помогли. А также, как выяснилось, упоминание Шатуна.
Тот, похоже, достал уже всех. По мнению улицы, он прибыл на кордон, окопался и повел себя так, словно скромные владения Никко были оплотом преступного мира. Конечно, он должен был приобрести некий вес и восстановить авторитет Никко, но это не означало, что можно топтать местные обычаи, выживать деловых людей и свистать к ноге окрестные банды, как нашкодивших щенков. Уровень Никко и его представителя не позволяли проделывать такие фортели в Десяти Путях.
Мне предстояло потолковать с Шатуном и выяснить, что за дьявольщина тут творилась. Никко не хотел нас сводить, но если Шатун намеревался затруднить мою деятельность, то я желал знать, почему он занимался этим с таким упоением и толком.
Люди Шатуна, как ни прискорбно, нашлись очень быстро. Немногим труднее было найти и место, где они кучковались. Шатун устроил себе штаб-квартиру в задней комнате игорного притона, этажом выше модистки. В притоне, как я понял по бурной деятельности, особо не таились. Я прошел мимо столов в заднюю часть помещения, где здоровенный Резун был занят тем, что умалял собой дверь, которую охранял.
– Шатун у себя? – спросил я.
И потянулся к ручке двери. Ладонь мгновенно угодила в мясные клещи.
– Его нет.
Я многозначительно посмотрел на полоску света под дверью. Вскоре она нарушилась прошедшей тенью.
– Понятно, – сказал я и потянул руку, но без толку. – Хорошо. Но передай на всякий случай, что пришел Дрот. Ради меня он вернется.
– Его нет, и он не вернется. Не для тебя.
Кое-что прояснилось. Шатун знал, что я в Десяти Путях, и приказал не пускать. Интересно.
Я запрокинул голову и заглянул Резуну в глаза. Тот улыбнулся, оскалив желтые зубы. «Давай», – прочел я в его глазах.
– У тебя есть имя? – спросил я.
Он осклабился сильнее.
– Знаешь, когда он вернется?
Та же картина.
– Мне что, говорить помедленнее?
Он насупился и стиснул мою ладонь. Я поморщился, ощутив, как сошлись кости, но глаз не отвел. После долгой паузы он отпустил руку. Я подавил желание спрятать ее за спину и небрежно опустил.
– Проваливай, – велел Резун.
Я постоял перед ним ровно столько, чтобы ему хватило прикинуть, не вышвырнуть ли меня, после чего развернулся и пошел прочь.
Небо из темно-синего становилось черным. Позади меня вышел человек Шатуна и прислонился к стене. Следом нарисовался еще один. Этот улыбнулся и помахал рукой – давай, до свидания. Я принял к сведению.
На четвертом перекрестке я убедился, что за мной не следят, вернулся по крышам. Ночь выдалась ясная, ущербная луна взойдет еще не скоро, и я с моим ночным зрением не беспокоился о часовых наверху. Их и не оказалось, крыши были безлюдны до самого ателье модистки.
Я призадумался. Шатун либо невероятно уверен в себе, либо дурак. А поскольку он не был глуп, то оставалось одно. Шатун не сомневался, что в Десяти Путях ему ничего не грозит. Что он настолько в безопасности, что не поставил ни единого человека на Танц-Пути. Это противоречило уличным разговорам.
Или это, или ловушка. Так или иначе, я ничего не узнаю, если буду глазеть на крытый гонтом конек крыши.
На крышу выходили шесть слуховых окон – три с одной стороны, три с другой. Быстрый осмотр показал, что пять из шести были забраны ставнями. Но шестое оставалось распахнутым. Внутри было темно, но ночное зрение четко показало, что там когда-то побывали скваттеры. Судя по слою пыли и нетронутым птичьим гнездам, туда какое-то время никто не наведывался.
Я забрался внутрь и двинулся крадучись, стараясь не наступить на гнилую половицу. В носу щекотало от запаха плесени и птичьего помета. Снизу глухо доносились крики, проклятия и стук игральных костей. Чуть дальше голоса стихли, потом пропали. Я опустился на колени и приник ухом к полу. До меня долетели отзвуки приглушенной беседы двух человек.
До меня, пока я прислушивался, дошло, что я не знал, Шатун там или нет. Я действовал исходя из чутья, тени под дверью и приема, оказанного Резуном. И даже если это Шатун, он с тем же успехом может развлекаться со шлюхой, с каким говорить о чем-то важном. Первый вариант вероятнее, черт побери.
Я улыбнулся во мраке. Что ж, Носу не впервой ложиться мордой в пыль и помет. Ползать и рисковать – издержки ремесла.
Мне не было слышно сквозь пол чердака – точнее, слышно, но мало. Беседа текла на грани внятности. Я вытащил из мешочка с травами слуховую плошку – короткую оловянную трубку, с которой не расставался еще в бытность Широким Носом, – и огляделся зорче. Заметив проблеск света в щели, я подполз, лег плашмя, наставил раструб и приник ухом.
Так-то лучше.
– …Проклятый кордон! – говорил Шатун. – Меня послали наводить порядок, а не устраивать бардак!
– Забавно, – откликнулся его собеседник. – Мне показалось, что как раз наоборот.
Я невольно хапнул воздуха и вовремя остановился, пока не наглотался пыли. Знакомый голос: низкий, глубокий, чуть глумливый. В прошлый раз он доносился не через щель в потолке, а сквозь канализационную решетку. Я не знал, кто этот человек и как его зовут, но вспомнил беседу, которую мы с Деганом подслушали из-под земли неподалеку от лавки Федима.