будут пресекаться лично мною. Советую каждому проявить благоразумие и добровольно сдать кровь в общий банк, из которого в скором времени на площади Аксиллы будет нарисован символ для перехода. И пусть это звучит неправдоподобно, знайте: всё, что сейчас делается — делается исключительно ради вашего блага».
Разумеется, мне никто не поверил, и без заварушек этой ночью так и не обошлось. Некоторые я сам прекратил с помощью силы метки, с некоторыми разобралась моя личная гвардия — в общем, к утру в толпе эксилей, собравшейся в Аксилле и вокруг неё, а также состоящей из сотен тысяч жителей, был восстановлен приблизительный порядок. К тому же, за вчерашние день и ночь каждый эксиль, добровольно или нет, но сдал кровь, послужившую ключом к открытию двери, что вела на Твин — домой.
И вот теперь, когда друг за другом эксили покидают Землю, я отчётливо это чувствую: счастливые времена для моего народа наступят ещё очень нескоро. Будет непросто восстановить жизнь на Твине, решить вопрос с неофициальными перемещениями в мир Ады, а также подавить сотни восстаний, которые непременностанут разгораться повсюду цепной реакцией. Поскольку для всех я вновь стал «тираном» — сей факт даже не подлежит обсуждению — тем не менее… я не жалею о своём решении. И всё потому, что уверен: если мы, эксили, действительно хотим развиваться и эволюционировать, как это делают люди, должны строить что-то своё вместо того, чтобы отбирать чужое. И не важно, если из-за этой точки зрения я войду в историю как самый безумный из всех Девериусов — ей я не изменю до самого конца.
С момента, когда в небо устремился громадный луч света, прошёл час. Второй. Третий. Десятый. Пятнадцатый. Двадцатый. День сменился ночью, а ночь рассветом. Эксилей вокруг Аксиллы уже не осталось: лишь пара тысяч в ней самой. Очень скоро тысячи стали сотнями. Затем десятками. Со своего коронного места я отлично видел, как последние мои подданные покидают мир, в который не принесли ничего, кроме боли и разрушений. Пять, четыре, три… Вик и Аки — двое последних — замешкались у столба света и повернули головы в моём направлении. Они не знали, стоит им ждать меня на этой или той стороне. Услышав моё уверенное «идите» и «встретимся там», они кивнули друг другу и, наконец, пересекли грань между планетами-близнецами.
Но даже после этого свет не погас. Он ждал меня. Ждал, пока последний оставшийся на этой планете эксиль сделает ещё один шаг в неизвестность.
Вот только… Я медлил. Правда в том, что я — тот, кто всё это сам и затеял — больше всего не хотел уходить. Меня ни на секунду не покидало чувство, что, как только переступлю эту межмировую грань, моя душа тотчас разделится на две части. И пока я возьму на Твин всё самое гнилое, что во мне есть, лучшее останется в мире девушки со столь ослепительной улыбкой.
Наступили сумерки, а я всё также продолжал сидеть на своём золотом драконе и оглядываться вокруг в поисках ответов. Ответов, которых не было. И не могло быть.
«Разве не глупо искать ответ, когда не в состоянии задать даже вопрос?» — думаю, девушка с белоснежными, как первый снег, волосами наверняка сказала бы нечто наподобие этого.
Удивительно, но так совпало, что именно в этот день годом ранее я встретил Аду Норин. Встретил и тотчас попал под влияние скрытой в ней магии. До той Жатвы я лишь скучал и прожигал свою жизнь изо дня в день. Но всё изменилось. За один миг. Когда взял её руку, мой жизненный путь определённо достиг точки, равной невозврату. Всего один человек сумел раскрасить мой бесцветный мир сотнями красок. Всего одна улыбка смогла заставить моё застывшее время ускориться — так, чтобы отныне и навсегда я мечтал замедлить каждое его неописуемое мгновение.
И вот теперь мне вновь страшно. Страшно от одной только мысли, что однажды я забуду всё то, чему Ада Норин меня научила. Что однажды скука вернётся, а я вновь стану лишь жалким пленником своих детских страхов и ужасов прошлого. Думаю, когда-нибудь это обязательно случится. Именно поэтому мне и следует изо дня в день рисовать образ девушки в своей голове: чтобы её улыбка никогда не прекращала напоминать мне о том, что только мы решаем, кем нам быть здесь и сейчас.
Вдох. Выдох. Ещё один вдох. Похоже, больше нет смысла откладывать неизбежное: пора идти. Идти к новому началу.
Ловко спрыгнув со спины дракона на толстую стену, я в последний раз огляделся вокруг и преобразился в свою вторую, эксильскую форму. Сначала собирался до отказа разогнаться и врезаться в столб света на максимальной скорости в надежде, что сомнения меня не догонят, но вдруг краем глаза заметил внизу нечто, чего там определённо не должно было быть.
По широкой улице, ведущей прямиком к центру площади, кто-то уверенно шёл. Во всём городе кроме нас двоих никого не было, но этого «кого-то» нечто подобное, похоже, абсолютно не волновало. Наоборот, казалось ему даже нравилась местная «опустошённость». Конечно, вполне себе можно было подумать, что это всего лишь эксиль, не покинувшей город вовремя. Можно было бы. Если бы не моя телепатическая связь со своим народом, уверенно заявляющая: «В этом мире из потомков драконов остался лишь ты».
Значит, передо мной был человек. Человек, рискнувший сунуться в логово эксилей? Кого-то мне это напоминает…
Конечно, всем понятно, «кого» именно это мне напомнило, вот только времени на ностальгию у меня тогда никак не было. Волосы у незваного гостя были весьма далеки от белого цвета, поэтому я и не связал его с Адой сразу, однако… Нет. Невозможно. Этого просто-напросто не может быть.
Не поспевая за собственными мыслями, я ринулся вперёд. Тогда казалось, что это не я двигаюсь, а сам воздух, сам мир толкает меня всё дальше и дальше — хотя, возможно, именно так оно на самом деле и было. Я опустился на землю, лишь догнав тонкую фигуру в тёмных джинсах, белой майке и таких же белых кроссовках. Фигуру с русыми волосами и небольшой чёлкой, падающей на чистый лоб. Фигуру, посмотревшую мне в лицо без единого намёка на страх и весело улыбнувшеюся. Да. Именно. Передо мной стояла Ада Норин-Девериус — моя законная жена и, по совместительству, королева эксилей.
— Ада…
Больше я не нашёл, что сказать, так как вдруг отчётливо понял: уже одно это слово — ошибка. Разумеется, о том, что «Ада» — вовсе не имя