наказали деду идти с ними. Я настоял и навязался следом.
В доме Микуловых сидел командир, который сходу и пояснил: в очередной раз с поста пропал часовой. Тут можно было подумать, что парень дезертировал, стал жертвой бандитов или диверсионной группы противника, но Микулиха подслушавшая тогда донесение, немедленно начала креститься и причитать, чем вызвала неудовольствие военных. Успокоив суеверную бабу, они только и поняли, что нужно звать деда. Именно потому, нас и пригнали в деревню с утра пораньше. Командир подразделения рассказывал все с глухим раздражением и плохо скрываемым подозрением, а затем приказал объяснить, что это значит.
Дед Вова тогда только нахмурил брови, потребовал себе стул, и спросил:
“Веришь, ли ты в сказки, капитан?”
Святослав потер глаза, встал из-за стола и потянулся. Он потратил шесть часов, продираясь сквозь пожухлые страницы воспоминаний Бориса Дмитриевича. И чудом среди ветхих тетрадей нашел ту самую — датированную началом сорок второго года. Едва не отбросил её в сторону как предыдущие, но новые вклеенные листы с яркими чернилами, заставили присмотреться к себе. Автор дневника явно не хотел, чтоб эпизоды прошлого, доверенные бумаге истлели, выцвели и ушли в забвение. Значит в них кроется особо важная часть жизни.
Ужасно клонило в сон. Не спать двое суток в двадцать и в тридцать — разные вещи. Теперь это дается тяжело, хотя десять лет назад Свят закидывался коктейлем из галоперидола, феназепама и алкоголя, чтобы не смыкать глаз несколько дней к ряду. Потом перешел к нелегальным стимуляторам: они действовали эффективнее, но и откат жестче. В наиболее тяжелые дни готов был принять что угодно, не заботясь о побочках.
“Зачем я об этом вспомнил спустя столько лет?” — укоризненно подумал Святослав. Внутри немедленно разгорелось забытое чувство стыда и гадливость к самому себе. Дабы отвлечься от непрошеных мыслей, и наверное даже немного наказать себя, он упал на пол и сделал несколько отжиманий.
Угрызения совести все же настигали — за шесть часов он пытается узнать и понять то, на что у него был десяток лет потраченных впустую. Вскочив на ноги, он повернулся и взял остывшую чашку. Кофе уже не лез в горло, но это единственное средство, которое немного прояснило уставшее сознание, хоть и ненадолго. Свят потёр висок, раздумывая о том как быть дальше, о людях, что по его вине оказались втянуты в неприятную историю, о которой не должны были догадываться, о старой ведьме, которая отчитала его как школьника (небезосновательно) и об Анне. О ней даже чаще чем требовалось. Поразительно, что девушка его узнала, виделись они всего одну минуту.
Предприятие Вишневского старшего — "Алмаз-строй" является попечителем строительно-архитектурного университета. Отца пригласили на гала-концерт "Студенческой весны" в качестве почетного гостя. Тот ехать отказался, справедливо полагая что будут просить денег, собственно, так и вышло, а просителей он не любил, но холил свою репутацию человека слова и щедрого мецената, а с отказами посылал Святослава. Мол участие в семейном бизнесе — это не только снятие сливок, а также и неудобные моменты, когда нужно проявить тактичность и твердость. Тогда, в дождливый серый апрель, по пробкам он доехал до ВУЗа в ужасном расположении духа, всё раздражало, а в особенности показушное радушие ректора и фальшивые улыбки научного совета. Оно и понятно, титулованные званиями мужи, должны пресмыкаться перед юнцом ради подачки. Святу устроили экскурсию по главному корпусу учебного заведения в ожидании начала мероприятия, и вот когда процессия проходила по одному из многочисленных коридоров, из-за поворота на полной скорости на него налетела студентка. Тщедушная, отскочила как мяч и свалилась на пол, а множество листов в ее руках, разлетелось. Ректор тут же начал шипеть на беднягу, заставляя просить прощения за свою бестолковость у уважаемого гостя, пока та ползала на коленях собирая трясущимися руками чертежи и рисунки на глазах у верхушки преподавательского состава. Мудреная сединами профессура только сетовала на то, какая пошла нынче молодежь, мол сколько им не указывай не появляться в административной части, а они всё равно носятся. А девушка закусила губу, и кажется чуть не плакала, подбирая одну измятую работу за другой. Всякое раздражение схлынуло само собой. Святослав стал помогать. Он протянул листы студентке, и та наконец подняла на него взгляд. Море, бушующий синий шторм, который губит моряка и скорбит по нему. Нет, она не заплачет, только не так.
Девушка буркнула "спасибо", выхватила листы и умчалась прочь по своим дела, а он до сих пор помнит эту встречу.
“Капитан побагровел, вскочил и закричал, идёт война и за такие дурацкие шутки он расстреляет без суда и следствия. Дед спокойно спросил как его звать. “Гордеев Петр Николаевич” — ответил тот, затем дед Вова предложил послушать рассказ до конца, ведь расстрелять нас всегда успеется.
(написано на новом листе свежими чернилами)
— Жил да был человек и захотел лихо повстречать. Взял сумку на плечо и пошёл. Шёл-шёл, в лес забрел, что у болота. А в лесу стоит изба, частоколом обнесенная. Постучал, а в ответ ему тишина. Он вошел — пусто, покрутился, и влез на печь спать голодным.
Стал уже засыпать, как вдруг отворилась дверь и вошла громадная старуха, всклокоченная, одноглазая.
Села она на лавку, повела носом и говорит:
— Никак, у меня гости, будет мне Лиху, чем полакомиться. А теперь слазь с печи человече да садись ужинать.
Подало оно человеческую голову угоститься. Взял гость голову да под лавку.
— Что, скушал? — спрашивает Лихо.
— Скушал.
— А где ты, головка-мотовка?
— Под лавкою.
Жаром и холодом обдало гостя.
— Скушай, касатик, ты сам вкусней для меня станешь.
Он взял голову и спрятал за пазуху. А Лихо:
— Где ты, головка-мотовка?
— Подле желудка.
“Значит, съел”, — подумало Лихо. — Ну, теперь твоя очередь.
Гость улучил момент да бегом. Дверь только заскрипела; Лихо узнало побег и закричало:
— Двери, закройтесь, уйдёт!
Но он уже был за дверью; только правую руку не уберег, в дверях оставил, да тут и сказал:
— Вот это лихо! Когда и спать не спишь, и кусок в горло не лезет.
Гордеев не дослушал, вклинился: “Что я должен понять из бессмысленной