Читать интересную книгу Лингвистическая психотерапия - Надежда Фёдоровна Калина

Сдерживающей основой этой стихии служит система лингвистических универсалий, имеющаяся в любом языке и, по современным представлениям, единообразная – “несмотря на существование бесконечного множества различий, все языки построены по одной и той же модели“, указывает Р.О.Якобсон. Одной из таких универсалий является, например, принцип согласования, определяющий правила сочетания слов в предложении (существительных с прилагательными или глаголами, глаголов с наречиями и т.п.). Сами средства согласования могут быть различными (падежи, суффиксы, предлоги), но их правила весьма стабильны – скажем, легко выделить грамматический критерий, определяющий, что глагол “болел“ сочетается с существительным, стоящим только в определенных падежах (“болел мальчик“, “болел корью“). А вот синтаксический критерий, задающий возможность образования винительного падежа, зависящего от непереходного глагола (“болел неделю“), является трудно осознаваемым, поскольку зависит от системы именных классов данного языка. Но никто из носителей языка не скажет “болел собаку“.

В теоретической лингвистике существуют попытки описания неосознаваемых аспектов психического моделирования реальности. Ближе всего к существу обсуждаемой проблемы – взгляды Г.Гийома, который писал: "В языке записаны не только потребности мышления в непосредственный момент выражения, но, кроме того, и те, которые можно было бы назвать потребностями молчаливого мышления, занятого вне акта речетворчества самосозерцанием и определением лучших способов перехвата того, что в нем происходит... Думаю, что самая глубинная часть языка в гораздо большей мере зависит от постоянного глубокого раздумья человеческого мышления, чем от постоянного упражнения в речи, которое приводит в действие во множестве случаев вещи, открытые мышлением вне речи, когда мышление сосредоточено на самом себе. Метафизическая часть языков в большей мере является выражением постоянной работы мысли, которая простирается далеко за пределы относительно коротких моментов, когда на практике реализуется та способность говорить, которой мы наделены" (21, с. 68, курсив мой – Н.К.).

С психологической точки зрения то, что у Гийома названо мышлением[18] – это, конечно, психика, а "молчаливое мышление" – попросту рефлексия. Как лингвист-теоретик, он рассматривал и анализировал прежде всего язык, который, "овеществляя ментальное" и стремясь к оптимальности его воспроизведения, "никогда не будет слишком верным изображением ментального, которое старается передать" (там же, с. 71). Психолога же интересует динамика самого ментального, то трудноуловимое и еще более трудно передаваемое мерцание смыслов, которым представлена актуальная ситуация миро- и самовосприятия. Воспринимаемый универсум не отделен от воспринимающего, и Гийом верно уловил точку, в которой ощутимо их единство и взаимопроникновение: это момент соприкосновения актов представления (actes de representation) и актов выражения (actes d`expression), конституирующих единство речи и языка. Достаточно четко эксплицирована роль системы языка в процессе "овеществления ментального" или концептуализации реальности, это "запись в виде удобных знаков мимолетных ощущений, обладающих важной способностью приращения, которая ведет к их ментальному сочетанию друг с другом в форме знаков, способных обозначать это ментальное сочетание. Мы мало склонны представлять образование языка в виде линейной этимологической деривации, но очень склонны видеть в нем постоянное приращение мимолетных ощущений, соединенных с формообразующими элементами, агглютинация которых представляет физический аспект происшедшего ментального приращения" (21, с. 71).

Неосознаваемое психическое есть виртуальный компонент концептуализации действительности, в этом процессе оно представлено двояко: в момент производства новых смыслов и значений ("приращение ментального") у Гийома, и в момент их знакового оформления (психосемиозис). Лингвистическое выражение результата этого процесса Гийом описывает как агглютинацию формообразующих элементов (структур) языка. Как лингвист, он усматривает свою задачу в том, чтобы зафиксировать языковые механизмы производства новых концептов и указывает на трудности объяснения, связанные с ментальной преемственностью смыслов и физической преемственностью фонетических изменений, подчеркивая, что оба эти вида преемственности остаются в области предположений.

Для психолога принципиально важен момент производства новых смыслов, в особенности его уникальные, индивидуализированные аспекты. В ряде случаев кто-то впервые помыслил или представил себе некоторое значение, идею или смысл, для которого нет пока традиционной лингвистической формы выражения. Кроме того, здесь встает специфическая психосемиотическая проблема: идея не может "из себя" изобрести для себя соответствующий знак, однако в имеющихся семиотических системах может найти знак, который будет ей передан – при условии потери прежнего соответствия. Поэтому в истории знания новые мысли и идеи обычно формулируются сначала посредством символов, и лишь позднее приобретают строгую понятийно-логическую форму выражения.

В общении и межличностном взаимодействии любой человек стремится максимально более точно и полно выразить свой внутренний опыт. Однако этот опыт в значительной своей части состоит не только из смысловых инвариантов и хорошо оформленных пропозиций, но также из смутных, расплывчатых представлений, для которых непросто подыскать средства семиотического воплощения. Кроме того, все люди различаются по объему своего "культурного багажа" и лингвистическим возможностям, прежде всего – по мере или степени осознания процессов языковой концептуализации. В процессе порождения высказываний каждый член исторически определенной лингвокультурной общности исходит из своей системы имплицитных представлений, которые явно или неявно модифицируют культурные концепты и принятые языковые конструкции. При этом бытует иллюзия полной конвециональности знаково-символической референции, во-первых, и точного соответствия выражаемых смыслов и значений содержанию внутреннего опыта, во-вторых.

Таким образом, неосознаваемое психическое опосредует концептуализцию действительности формальным, а не содержательным (как бессознательное) способом. Причем процесс такого опосредования по-разному представлен в рамках двух основных моделирующих систем – языка и культуры. В языке, как было показано выше, не осознаются основания, формы и средства порождения вербальных репрезентаций опыта. В культуре неосознаваемое психическое представлено субъективным восприятием ее норм, ценностей и смыслов, значительно трансформирующим содержание последних – психологически это лучше обозначить как понимание, а также индивидуальным отношением личности к культурным концептам, задающим формы и способы их использования в процессе психического моделирования реальности.

Универсум культуры есть всеобъемлющее естественное пространство человеческого жизнеосуществления. Хотя со времен М.Монтеня и Ж.-Ж.Руссо принято полагать, что именно природа есть нечто первичное, исходное, на что социальные условия и другие результаты человеческого воздействия накладывают ограничения, именуемые культурой, для современного человека как представителя технократической цивилизации иная точка зрения больше соответствует реальному положению вещей. Ее сущность, неоднократно выступавшая предметом общефилософского, антропологического и собственно культурологического анализа (см. р-ты В.С.Библера, П.П.Гайденко, С.Б.Крымского, А.Ф.Лосева, В.С.Соловьева, В.С.Степина, А.Д.Шоркина, В.Виндельбанда, Э.Кассирера, М.Мосса, М.Фуко, Й.Хейзинги и др.), четко сформулирована Ю.М.Лотманом: "Само понятие Природы есть создаваемая культурой идеальная модель своего антипода, сущность которого можно определить словами "все без человека". Из этого вытекает, что сам человек неотделим от культуры, как он неотделим от социальной и экологической среды. Он обречен жить в культуре так же, как он живет в биосфере" (42, т.1, с.9).

Неотъемлемость человека от культурного универсума в психологическом плане есть не что иное, как всеобщая, тотальная детерминированность любой доступной для него информации об окружающей действительности контекстом культуры. Культурный контекст, представленный схемой универсума, культурными концептами и кодами, типом познания и понимания (интуитивным или дискурсивным), предпочитаемыми семиотическими средствами, порядком дискурса и типологией дискурсивных практик, есть некоторое универсальное знание, эпистема, лежащая в основе всех форм жизненной активности и обусловливающая саму их возможность. Будучи лингвосемиотической системой, культура задает средства и способы кодирования всего массива представлений о мире и обеспечивает возможность трансляции, передачи знаний внутри сообщества и во временном аспекте (синхрония и диахрония). Однако, несмотря на свою коллективную, коммуникативную[19] природу, культура есть также и глубоко личностный, индивидуальный феномен, и не только в смысле уровня (степени) владения суммой ее ценностей, величины освоенного отдельным человеком культурного пространства.