Читать интересную книгу Мужчины без женщин (сборник) - Харуки Мураками

– Говорю что я собой представляю? – повторил Токай. – И думаю об этом все чаще и чаще.

– Непростая задачка, – вставил я.

– Верно. Очень непростая, – поддакнул Токай и как бы в подтверждение своих слов несколько раз кивнул. Похоже, он не уловил легкую иронию, скрытую в моей реплике.

– Что я собой представляю, – продолжил он. – Работал себе врачом и прежде бед не знал. Выучился в медицинском на хирурга-косметолога, сначала ассистировал отцу, а когда у него зрение ослабло настолько, что он не смог практиковать, принял у него клинику. О себе говорить неприлично, но я – неплохой хирург. В нашей сфере, если уж на то пошло, что мух в бочке с медом, полно прохиндеев: реклама броская, а по сути – сплошная халтура. Мы же от начала и до конца работаем на совесть и крупных претензий от клиентов до сих пор не имели. И я, как профи, этим горжусь. В личной жизни тоже все хорошо. У меня много друзей, сам пока жив-здоров. Наслаждаюсь по-своему жизнью. Но в последнее время часто задаюсь вопросом: что я собой представляю? Причем задумываюсь я над этим очень серьезно. Если отбросить навыки и карьеру косметолога, если лишить меня нынешней удобной среды обитания и без малейшего объяснения оставить в чем мать родила посреди этого мира – кем я стану?

Токай посмотрел мне прямо в глаза, будто ожидая какой-нибудь реакции.

– Если не секрет, что навело вас на такие мысли? – поинтересовался я.

– Недавно прочел книжку о нацистских концлагерях. Так вот – и она в том числе. Одна из историй в ней была о враче-терапевте, попавшем в Освенцим. Этот врач-еврей практиковал в Берлине, но однажды его вместе с семьей арестовали и отправили в концлагерь. Вплоть до ареста он жил в достатке в своем уютном доме, любимый семьей, уважаемый людьми и нужный пациентам. Держал несколько собак, по выходным играл на виолончели в любительском оркестре друзей камерную музыку Шуберта и Мендельсона. Наслаждался размеренной и обеспеченной жизнью. Но в одночасье попал в живой ад. Там он уже не зажиточный житель Берлина, не почитаемый врач и даже почти не человек. Оторван от семьи, обращаются как с бродячей собакой, почти без еды. Начальник лагеря знает, что он – известный врач; может на что-то сгодиться, так что газовой камеры пока удалось избежать, но что будет завтра – одному только богу известно. Окажется надсмотрщик не в духе – и может ни за что забить дубинкой насмерть. Родные, вероятно, уже мертвы.

Токай умолк.

– На этом месте я, вздрогнув, представил: родись я в другое время и другом месте, кто знает – мог бы повторить страшную судьбу, выпавшую на долю того врача. Если бы я по какой-то – сам не знаю, какой – причине однажды вдруг выпал за борт жизни, лишился бы всех привилегий и докатился до существования с номером вместо имени, кем бы я стал? – задумался я, закрыв книгу. Кроме навыков хирурга-косметолога и доброго имени у меня нет никаких достоинств, никаких особых способностей. Просто мужчина пятидесяти двух лет. В целом здоров, но силы уже не те, что в молодости. Я вряд ли смогу долго выдерживать тяжелый физический труд. Мой конек – способность отличить вкусный пино-нуар, держать в голове несколько ресторанов, сусечных и баров, где часто бываю, умение выбрать модное ювелирное украшений в подарок женщине да сыграть (если ноты простые, то и прямо с листа) на пианино. И только. Но окажись я в Освенциме, все это никак не пригодится.

Я согласился. Знания о пино-нуар, любительская игра на пианино, умение красиво говорить в таком месте пригодятся вряд ли.

– Извините, а вам когда-нибудь приходили в голову подобные мысли? Если бы вы лишились писательского таланта, кем бы вы стали?

И я ему объяснил. В самом начале я был простым обычным человеком, начал жизнь без гроша в кармане. По стечению обстоятельств попробовал писать; к счастью, получилось на это жить. Поэтому, чтобы осознать себя просто человеком, без особых достоинств и способностей, мне не нужны такие веские доводы, как Освенцим.

Выслушав это, Токай серьезно задумался. Мне показалось, такую точку зрения он услышал впервые.

– Вот как? В жизни, может, так даже проще.

И я скромно ему намекнул, что начинать свой путь никем и ничем вряд ли можно считать таким уже простым делом.

– Конечно, – сказал Токай. – Конечно, вы правы. Начинать жизнь с нуля очень непросто. В этом мне посчастливилось больше, чем другим. Но с возрастом вырабатывается жизненный уклад, формируется положение в обществе, и эти достижения, с другой стороны, сказываются на том, что человек начинает глубоко сомневаться в собственных ценностях. Начинает считать, будто жил до сих пор бессмысленно и зря. В молодые годы еще есть место для перемен, надежд. Но в таком возрасте уже наваливается груз прошлого, и отказаться от него становится непросто.

– Вы хотите сказать, что та книжка об Освенциме заставила вас задуматься всерьез? – спросил я.

– Да, содержание книги лично меня ошеломило. К тому ж непонятно, как у меня сложится дальше с той женщиной. Некоторое время меня одолевала депрессия среднего возраста. И мучил один и тот же вопрос: что я собой представляю? Но сколько бы я ни думал, выхода так и не видел. Только продолжаю блуждать все в том же месте по кругу. Я потерял интерес к разным прежним маленьким радостям. Заниматься спортом не хочу, покупать одежду нет желания, открыть крышку пианино – и то лень. Никакого аппетита. Сижу неподвижно, а в голове сплошь мысли только о ней. Даже при работе с пациентами думаю о ней, и все тут – разве что имя вслух не произношу.

– И часто вы с ней встречаетесь?

– Совершенно по-разному. Все зависит от планов ее мужа. От этого я тоже страдаю. Когда муж уезжает надолго, мы стараемся встречаться чаще. Она отвозит дочку к своим родителям или нанимает няньку. Но пока муж в Японии, мы не видимся неделями. Такие паузы – хуже всего. Начинаешь изводить себя мыслями, что больше мы с ней никогда не увидимся. Извините за банальность, но такое ощущение, будто у меня самораздвоение.

Я молча слушал, как он говорит. Он говорил избитыми выражениями, но банальными они не казались, наоборот – воспринимались вполне насущно.

Он медленно вдохнул и затем выдохнул.

– Я почти всегда держал на прицеле сразу несколько подружек. Можете не поверить, но бывало и по четыре, и по пять одновременно. Всегда находилась хотя бы одна, готовая со мной встретиться. Ну и мы, понятное дело, развлекались. Но вот ведь какое дело – влюбившись в ту женщину, я, к своему удивлению, перестал чувствовать обаяние других. Встречаюсь с ними – а в подсознании всплывает образ той. И я не могу его отогнать. Самый что ни есть тяжкий недуг.

«Тяжкий недуг», – подумал я и представил, как Токай берет трубку и вызывает неотложку: «Алло, «Скорая»? Приезжайте немедленно! Самый что ни на есть тяжкий недуг. Дышать трудно. Грудь прямо разрывается на части…»

Он продолжал:

– И на свою беду, чем лучше я узнавал эту женщину, тем больше она мне нравилась. Мы встречаемся года полтора, так вот – теперь меня влечет к ней куда сильнее, чем тогда. Мне кажется, наши сердца прочно связаны между собой невидимой нитью. Стоит пошевелиться ее сердцу, и мое ему вторит. Будто две лодки на одном канате. И захочешь разрубить, да подходящего ножа нигде нет. Подобное чувство овладело мною впервые, и потому мне очень тревожно: как жить дальше, если дать волю эмоциям.

– Да уж, – только и вымолвил я, хотя Токай ожидал куда более существенной реакции.

– Танимура-сан, как вы считаете, как мне быть дальше?

Я ответил:

– Как быть дальше, я и сам не знаю. Но как мне показалось из вашего рассказа, если уж на то пошло, вы всё чувствуете правильно и осмысленно. Это и есть любовь. Когда сердце перестает слушаться, и вы, ведомые некоей силой, начинаете совершать нелепости. В общем, вполне нормальный опыт, не выходящий за рамки здравого смысла. Вы просто по-настоящему влюбились. И вас пугает мысль, что вы можете потерять свою любовь. Вы хотите неразлучно быть с ней, а если перестанете видеться, наступит конец света. Это естественное чувство – частый гость в сердцах людей. В нем нет ничего странного и особенного. Вполне обычная житейская ситуация.

Доктор Токай, скрестив руки, обдумывал мои слова. Похоже, он никак не мог уловить сути. Кто знает, может, он с трудом понимал смысл моей фразы «вполне обычная житейская ситуация». Или же на самом деле такое не вполне вписывалось в его представления о любви.

Допив пиво, мы засобирались по домам, и тут он тихонько признался:

– Танимура-сан, больше всего я сейчас боюсь – и это не дает мне покоя – некой скрытой во мне самом злости.

– Злости? – переспросил я удивленно; я был уверен, что таким людям, как Токай, злость совсем не к лицу. – Злости на кого?

Он покачал головой.

– Понятия не имею. Но точно не на ту женщину. Хотя когда мы не вместе, когда не можем встречаться, я чувствую, как внутри все прямо клокочет. На что или на кого я злюсь, сам понять не могу. Но это очень жгучая злость, и со мной такое впервые – так и хочется выбросить из окна первое, что попадается под руку: стул, телевизор, книги, тарелки, картину в раме – без разницы. И мне плевать, если это упадет на голову прохожим и кто-то погибнет. Дурость, но в минуты ярости такие мысли одолевают меня всерьез. Пока что я, разумеется, сдерживаюсь, но, не ровен час, более я управлять собой не смогу. И причиню кому-нибудь боль – вот что страшно. В таком случае я, наоборот, предпочту сделать больно себе.