Таким образом, нас ждет борьба не на жизнь, а на смерть между человеком как личностью и казенным человеком, в результате которой следует ожидать богатого урожая шизофрении.
И вряд ли здесь возможен личный выбор, хотя бы только потому, что каждый выбравший долгую жизнь закроет тем самым продвижение по службе людям, которые этого не сделали.
И поскольку учреждения есть нечто большее, чем сумма их слагаемых, а каждый индивид является одновременно частью какого-либо общественного или профессионального учреждения, то из этого вытекает, что учреждения, постоянно работающие над тем, чтобы выжить, всячески будут требовать отказа от лейкнина.
Зефани покачала головой:
— Нет, я не могу в это поверить. Это полностью противоречит нашему природному инстинкту самосохранения.
— Это, пожалуй, не следует принимать во внимание. Один бог знает, от скольких инстинктов пришлось уже отказаться цивилизованному обществу. Мне думается, отказ от лейкнина вполне возможен.
— Но даже если бы и существовал официальный запрет, он оказался бы нежизнеспособным, ибо сотни тысяч людей стремились бы обойти закон, — настаивала на своем Зефани.
— Я в этом не совсем уверена. Может возникнуть своеобразный черный рынок, где небольшая группа людей привилегированного класса за большие деньги будет покупать себе долголетие. Но не думаю, что это продолжалось бы долго — власти вмиг ликвидировали бы его.
Зефани повернулась к окну. Несколько минут она наблюдала за тем, как маленькие, освещенные солнцем облачка плыли по голубому небу.
— Я пришла сюда, немного испуганная за себя, — сказала она. — А также и взволнованная, так как считала, будто начинаю понимать, что открытие отца — ваше и отца, конечно, — приведет нас в новую, чудесную эру истории человечества. Однако папа думает, что люди будут драться друг с другом из-за него, а вы думаете, что они будут бороться за его запрещение. Какая же тогда от него польза? Если оно не принесет ничего, кроме борьбы и несчастья, тогда лучше бы его вообще не было.
Диана, задумавшись, глядела на нее.
— Ты не должна так думать, милая. Ты, точно так же, как и я, хорошо знаешь, что в мире господствует беспорядок, который с каждым днем все усиливается. Мы не можем сдержать даже те силы, которые сами же и освобождаем, и пренебрегаем проблемами, которые необходимо разрешать. Погляди вокруг — тысячи новых людей каждый день. Приблизительно через сто лет нас ожидает голод. Мы, может быть, отодвинем самое худшее на день — два, а когда разразится катастрофа, она будет настолько страшной, что водородная бомба в сравнении с ней покажется благодатью.
Я не преувеличиваю. Я говорю о том времени, — и есть только слабая надежда, что удастся его предотвратить, — когда человек будет охотиться на человека в поисках пищи. И мы позволяем человечеству плестись в этом направлении с животной безответственностью, ибо из-за того, что наша жизнь коротка мы не увидим этого ужаса. Разве наше поколение заботит мысль о страданиях наших потомков? Нисколько. “Это их забота, — говорим мы. — Черт побери детей наших Детей — лишь бы нам было хорошо”.
Мне думается, избежать этого можно лишь в том случае, если хоть некоторые из нас смогут жить так долго, чтобы их это коснулось. И еще мы должны жить дольше, чтобы больше знать. Мы учимся до старости, но нам не хватает времени, чтобы использовать мудрость для наведения порядка в мире. Иначе мы вымрем с голоду, словно сверхплодовитые животные. Будем умирать миллионами в самый черный из всех черных веков человечества.
Таким образом, долгая жизнь нам нужна, чтобы успеть, пока еще не поздно, поумнеть и контролировать над свою судьбу, чтобы подняться над поведением высших животных и чтобы цивилизовать самих себя.
Она замолчала и грустно поглядела на Зефани.
— Извини за такую выспреннюю проповедь, моя милая. Это такое блаженство, когда можно с кем-то поделиться. На деле это означает: какой бы хаос это не вызвало сейчас, альтернатива будет куда худшей. Выбора нет.
Зефани помолчала несколько минут, а потом спросила:
— Вы видели все в таком свете еще тогда, в Дарре?
— Нет, я только теперь пришла к этому. В те дни я считала, что это дар, который мы обязаны использовать, ибо он казался мне, как я уже говорила, шагом в эволюции, новым этапом, который поднимет нас на еще более высокую ступень в сравнении с животными. Только потом я начала понимать всю своевременность этого открытия, настоящую нужду в нем. Если бы я осознала это сразу, то и действовала бы иначе. Очевидно, стремилась бы опубликовать результаты, как это принято, и, думаю, потерпела бы поражение… Но тогда мне казалось, что спешить не надо. Самым важным для меня было организовать группу людей-долгожителей, которые ничего бы об этом не знали, а потом обрели бы интерес к борьбе за долгую жизнь и оказались бы достаточно влиятельными в нужное время.
Она снова чуть заметно улыбнулась:
— Я знаю, что способ, с помощью которого я это осуществила, кажется смешным. В глазах твоего отца он даже глуп, все равно, что наполнить чашу святого Грааля обыкновенной шипучкой… но я сейчас не вижу иной возможности действовать. Я собрала уже около тысячи женщин, которые замужем либо за влиятельными людьми, либо за их родственниками. Как только они осознают свое положение, горе тому, кто попытается лишить их привилегии долгожительства.
— Как вы это сделали? — спросила Зефани.
— После того как у меня появилась идея, я долго обдумывала, как наилучшим образом осуществить ее. Я вспомнила, что когда-то поймали контрабандиста, который перевозил настоящие жемчужины в одной партии с искусственными….
Кроме того, каждое издание для женщин пестрит призывами: “Заботьтесь о своей внешности”, “Берегите свою молодость” и так далее. Никто, конечно, ни одному подобному слову не верит, но это своего рода костер, который постоянно поддерживается горением человеческих мечтаний, и люди, кажется, выработали у себя стойкую привычку пробовать и надеяться. Таким образом, если бы я могла показать результаты, то женщины были бы в восторге, однако их уже столько раз обманывали, что они никогда бы не поверили по-настоящему, что это реально… Они будут поздравлять друг друга, что им повезло больше, чем другим. Они будут приписывать это диете. Они даже пойдут дальше, допуская, что у меня, наверное, лекарства лучше, чем у моих конкурентов. А вот поверить, что это действие реально существующего препарата, после сотен лет фальшивых рецептов сохранения молодости… Нет, нет, они не поверят!
Я не могу не признать, что и сама сначала была шокирована такой идеей. Но я сказала себе: “Это открытие стоит двадцатого века, эры глупостей, времени хитростей. Рассудительность осталась где-то на задворках, где она производит приспособления, с помощью которых заставляют людей реагировать заданным образом”. И когда я говорю “людей”, то имею в виду женщин. К черту рассудительность! Надо, заставить их тем или иным способом покупать то, что вы захотите…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});