же прямым текстом заявила, что от разговора зависит то, что…
— Частично. Устроит полностью, когда вы принесёте клятву верности семье. — Инга вскидывает голову, окончательно забыв о той роли, которую ей следует играть. И ловит усмешку на выцветших от возраста губах эйн Трок. Она даже не думает как-то скрывать возраст, маскируясь косметикой! Занятно… Вызывает уважение даже. — Вы, верно, желаете узнать, зачем клятва, если есть ошейник?
— Ошейник блокирует возможность побега и бунта. На пару с браслетами, — не задумываясь, отвечает Инга. Подтверждений этому у неё нет, но она думает, что это вполне логично. — Клятва обязывает всегда и во всём действовать в интересах вашей семьи. Верно?
Эйн Трок медленно наклоняет голову.
Вот как… То есть, не получится сбросить эту роль, если надоест… если надобность в ней отпадёт…
Инга скользит взглядом по шпалерам, фиксируя отдельные части пейзажей вроде заросшего мхом поваленного ствола дерева или очень реалистично прописанных солнечных лучей, пробивающихся сквозь листву, и думает. Вечная преданность семье Трок. Это плохо или хорошо? Зависит, конечно, от того, что именно из себя эти семья представляет. Потому что ну, вот крайне невыгодно отдавать себя в руки кого-то, кто запросто может пожертвовать твоей жизнью чисто из прихоти. Хотя, конечно, подобное вообще вызывает вполне себе понятное отторжение даже при крайне снисходительном отношении Инги к рабству в определённых границах. Но… Царёв, конечно, в чём-то прав в своём неприятии подобного. Только вот выжить в одиночку в чужом мире…
Не существует ничего абсолютного…
Инга усмехается, даже не думая скрывать это от хозяйки.
Верно. Не существует ничего абсолютного. Даже эти браслеты и ошейник. Даже эта клятва. Всё можно при желании обойти, нивелировать. Так что…
— В каком именно виде я должна принести присягу? — спокойно интересуется Инга, не без удовольствия понимая, что эйн Ниилли Трок… удивлена. Неужели она думала, что Инга начнёт сейчас торговаться или откажется? Да, были такие мысли. Были. Только выбирая между прозябанием в роли низшей прислуги и возможностью забраться повыше… с перспективой когда-нибудь изменить расклад!.. Инга однозначно выбирает второе! И пусть придурок-Царёв хоть что вещает про свободу и прочее! — И когда?
— Завтра. В полдень, — ровным тоном сообщает хозяйка, уже взявшая себя в руки. — Эйн Тэйе расскажет тебе всё, что ты должна знать.
Инга склоняет голову и, дождавшись приказа удалиться, размеренной походкой покидает комнату. В коридоре она выдыхает, не позволяя, впрочем, эмоциям прорваться сквозь наведённое спокойствие. Оглядывается, чтобы убедиться в том, что никто сейчас не следит за ней, но даже после того, как не замечает никого поблизости, продолжает держать лицо до тех пор, пока не оказывается в собственной комнате.
И только там даёт волю чувствам, сползая на пол и утыкаясь лицом в ладони.
Страшно.
От одной только мысли, что сейчас она сама себя загоняете в ловушку, из которой, возможно, никогда уже не выберется. Страшно. И хочется проснуться сию секунду в своей постели на Земле и забыть про это всё. Инга судорожно вздыхает и только усилием воли не позволяет себе разреветься. Исключительно потому, что ей сегодня ещё на люди показываться, а радовать прислугу зарёванной рожей нет ни малейшего желания. И то, что даже на мгновение нельзя расслабиться, бесит до крайности.
Только вот сделать ничего нельзя.
***
Площадка внизу на взгляд Инги достаточно просторная. Есть, где развернуться. Только вот прид… Царёву — Инга мысленно поправляет себя, признавая, что, пусть он и придурок, но всё же то, как он повёл себя в ситуации с нападением… мерзости, вызывает некоторое уважение… хотя Инга бы поступила иначе. Так вот. Царёву размеры площадки мало чем помогут. Эйн Иданнги — муж эйн Ильгери… Инга морщится от слишком похожих имён — гоняет Царёва по всему пространству площадки, вообще не обращая внимания на его попытки сопротивляться.
Исключительно жалкие попытки, что понимает даже Инга, несмотря на крайне скудные познания в этой области.
Инге окидывает явно не испытывающего радости от происходящего Царёва и думает, что ей, несмотря на не самый приятный характер эйн Ниилли, очень даже повезло… По крайней мере эйн Ниилли Трок только треплет нервы. Да и то — лениво. Не сказать, что это хоть сколько-нибудь приятно, но терпеть можно. Тем более — ради возможности забраться повыше в местном обществе. На сколько это возможно… Инга кривится. Не очень-то и возможно, конечно. Положения раба никакое влияние не отменит… хотя об этом пусть страдает Царёв. Но…
Инга чуть меняет позу, жалея, что на балкончике, где они впятером устроились, не предусмотрено никаких сидений. Ни для слуг, что было бы ещё понятно, ни для хозяев. Почему так — она не имеет понятия, но спрашивать как-то нет желания. Даже при условии, что ей ответят. Вместо этого она пробегается взглядом по самому балкончику, потому что смотреть на практически избиение Царёва скучновато. Хотя это приятно, конечно. Когда ещё увидишь, как человека, регулярно трепавшего нервы на протяжении полугода, если не больше, методично вбивают в камни площадки! Инга прячет улыбку раньше, чем кто-либо успеет заметить.
Балкончик не только лишён сидений. Он вообще пуст. Если не считать пары кашпо с какими-то лианами, тянущимися по стенам. Сейчас, правда, они уже побурели и явно в скором времени облетят совсем. Но пока что зелень кое-где ещё противится увяданию… Инга прищуривает правый глаз, недобрым словом поминая старую учительницу литературы, которую не видела последние лет пятнадцать. Но её любовь к красивостям в описании природы слишком уж сильно въелась в память. Так, что, наверное, и через сорок лет не выветрится…
В остальном балкончик вообще не даёт за что-либо зацепиться. Белые плиты пола, белые перила с округлыми балясинами, через которые прекрасно видно всё, что происходит внизу даже без того, чтобы подходить к краю. Скучный балкончик. И за счёт своей пустоты — холодный. Тем более в такую пасмурную погоду, как сегодня. Инга ёжится, кидая взгляд на стремительно несущиеся по небу тяжёлые облака. Почти тучи. Неуютно. И пусто. Но, быть может, в том и смысл, чтобы не отвлекаться от того, что происходит внизу? Инга переводит взгляд на взмокшего — аж отсюда видно — Царёва, который стоит, опираясь ладонями о колени, и тяжело дышит. В чём вообще смысл этого всего?
— Папа сказал, что Алексей не мог просто так сдерживать мерзость, — интонацией выделяя последнее слово, которое, как Инга уже знает, обозначает каких-то особенных чудовищ, вполголоса сообщает Лийнира, запнувшись на имени Царёва. Примерно так