– Слышь, паука не дави, – обратился ко мне как-то утром Доля, лениво ворочая языком: они как раз сидели втроем вокруг кухонного стола, подпирая себе щеки кулаками. – А то денег не будет. Примета такая.
– Если не работать, денег действительно не будет, – заметил я. – Будут одни пауки. Если прятаться от работы, она тебя не найдет – она же не Судьба.
– О, кто, кто бы сделал за меня работу, за которую я получил бы деньги? – завыл Хиллтон, бросая призывные взгляды на Долю, Митина и меня.
Мне это все осточертело. Я причесал паука метлой, после чего он не вылезал из своего угла неделю, вместо того чтобы продолжать нахально прогуливаться по кухне, словно по променаду, и резко повернулся к товарищу Хиллтону, представив под его ясные очи ощетинившиеся прутья метлы и давая ему понять, что следующий в очереди на укладку – он, если только он не разживется здравым смыслом.
– Еда… закан… чивается… – проговорил я, пропуская каждый звук сквозь сомкнутые зубы.
– Что?! Мировые запасы еды заканчиваются?!
Взволнованный этим совершенно нелепым предположением, Хиллтон схватил полбатона хлеба и принялся намазывать на него полфунта масла.
– Не мировые. Только наши.
Мне пришлось отобрать у него хлеб и масло: с Хиллтоном часто случаются приступы безумия, и я боялся, как бы он случайно не покончил с собой, пытаясь разделаться за раз со всеми нашими съестными припасами.
– Может, тебе черного хлеба отрезать? – предложил я.
– Я черный не ем.
– Аристократ… – протянул я, занося нож над половинкой белого. – Горбушку или из середины?
– Я горбушки не ем.
– Беззубый аристократ… – заключил я, протягивая ему ломтик хлеба и кубик масла. – Не стану утверждать, что я отличаюсь излишней щедростью, когда речь заходит о деньгах… – сказал я, ожидая шквал заверений в обратном.
– Это ты точно подметил, – кивнул Хиллтон. – Еды у нас все меньше и меньше. Что стало с твоим гостеприимством, Притчард?
Из-за неуклюжести этого неблагодарного постояльца масло соскользнуло у него с ножа.
– Н-да… – Хилтон переводил взгляд с меня на масло и обратно. – Масло, отшвартовавшееся от бутерброда, всегда падает маслом вниз, знаете ли.
– Когда у нас не бывает ужина, – заметил я, убирая масленку на верхнюю полку кухонного шкафа, – все не так уж и плохо: нет необходимости мыть тарелки, знаете ли.
Хиллтон заерзал, с беспокойством наблюдая за тем, как я убираю масленку, и намеренно выронил свой хлеб со словами:
– Интересно, а вот если бутерброд не мазать маслом, будет ли на него действовать Закон бутерброда?
Я не знаю, замечали ли вы, но на свете, кажется, нет ни единой книги или фильма, в которых не описывались бы обед либо ужин или в которых еда хотя бы не упоминалась. Еда – крайне важная часть нашей жизни. Как можно было рассуждать о еде в столь циничной форме?
Несмотря на свои сорок два года, Хиллтон – лишь подросток, которому наплевать, что согласно Закону всемирного тяготения еда падает только на пол, пачкается, и ее приходится выбрасывать! Я прервал научный эксперимент подзатыльником и сделал объявление:
– У меня для вас новости: нам скоро вообще не на что будет жить.
Мне пришлось сказать им, что, внеся за них залог, я фактически стал банкротом. Услышав о залоге, Хиллтон бросился мне на шею, заверяя, что я буду для него другом до последнего моего дня на Земле. Реакция Митина была несколько иной. Он заверил меня, что день, когда я в следующий раз внесу за них залог, и станет последним моим днем на Земле. А вот реакция Доли была более чем странной: преисполненный восторга, он упал на колени и начал нюхать мои ноги! После чего, задрав голову к Митину, сказал:
– Не, не рыба.
Я сразу догадался, в чем дело: они разработали для себя какой-то кодовый язык. Ну что же, способные ребята… Но для меня это было скверной новостью: теперь мне следовало беспокоиться не только за них, но и, когда я с ними, за себя…
Глава 10. Рассказ Любвимозоля, чудища огнерыкающего
Нам, огнерыкающим тварям, уединение милее общества других существ. Поэтому всегда мы обитали в краях, где шум пустой большого мира нам неведом, в то время как людишки истребляли друг друга лишь по той единственной причине, что именно для этого, казалось им, они и рождены – причина веская вполне для сих существ неумных.
А убивают как они легко! Неведомы им совести мученья, коль чрез убийство добиваются они того, что жаждут. Всего превыше ценится людьми победа, поэтому всегда стараются они перескочить мучительный для них этап борьбы и прямиком бегут к трофею. Убийство же для них – не более чем инструментик рядовой в их арсенале средств победы. И личного здесь нету ничего.
Своей неотвратимостью, стремленьем добиться своего любой, пусть и ужасною, ценою напоминают люди дождь, остановить который невозможно. Он все равно прольется, будет лить, пока не вымочит насквозь вас, пока вы не познаете беспомощность свою – с водою биться бесполезно. Бежать и прятаться – вот выбор небольшой ваш. Подобно и с людьми. Не стоит заблуждаться, будто, расправившись с их частью, вам теперь покой предписан. Они – все те же капельки дождя: за первыми придут другие. Им несть числа, и будут прибывать они, пока вы не познаете беспомощность свою и униженье.
Само собой, что к крайностям таким, как убиенье, они прибегнут лишь, когда уверены, что с рук сойдет им это. Иначе ж в ход они пускают ухищренья. Простые, сложные, но низкие и недостойные, абсурдные и подлые. То будут ухищрения, уловки, увертки, жульничество, шельмовство.
Мой прадед грозный, Огнезуб, не избежал их низкого обмана. Приручен был им деревенщина один по кличке Джеффри, что приглянулся добродушному прадеду своею кротостью и простотою. Жирна и плодородна почва в тех местах была, и Джеффри Оборванец вдруг задумал, после того как благодарность к Огнезубу сошла на нет, его угодьями и пашнями владеть. На что отважиться пройдоха этот мог? Нет, Огнезуба умертвить паршивцу было не по силам. К тому же храбростью такой не отличался он. И вообще, такого не было еще, чтоб кто-то победил дракона. Во всяком случае, не в сказках – наяву. Нам не страшны ни чудища, ни звери, а из людей боимся разве что ветеринара. Однако следует нам избегать единоборств с наветом. И подтверждение сему – история вот эта.
Итак, на то, чтоб сгинуть в честной драке, пройдохи Джеффри не хватило – он взялся за язык, а не за вилы. Прошелся он по местным пабам, за кружкой эля где поведал всем смешную небылицу, как одолел он Огнезуба, того, что даже из драконов никто не смог бы одолеть! А чтобы верили ему охотней, наш клеветник пил за здоровье прочих пьяниц и подливал им эля, пока те не валились с ног. А Огнезуб не мог и носа показать вне дома: зевак толпа бежала вслед и веселилась злобно.
– Эй, сюда, честной народ! Огнезуб, смотри, идет! – Они друг дружку созывали, и было им смешно уже от собственного смеха. – Уж не его ли Джеффри изрубил в кусочки? Неважно выглядит он после этого, неважно…
Ох, невзлюбили это прочие драконы! И Огнезуба стали попрекать, что был осилен тот тщедушным человечком. Напрасно убеждал их Огнезуб, что вся история – лишь выдумки пустые. И щедрость выпивки, которой ублажал он собеседников своих, не помогла. Ему поверить не желал никто.
С негодником разделаться мой прадед не посмел – месть сделала б его изгоем большим, чем навет. Что ж, Огнезубу оставалось только добровольное изгнанье – на что рассчитывал так Джеффри, когда коварство замышлял свое.
– Вот как оно бывает, – говаривал мне прадед, вспоминая о тех событиях нелепых. – Позволишь чуть себя погладить, а там, глядишь, слагать легенды станут о том, как был изорван ты в клочки.
И отчего-то сразу вспомнился его рассказ, когда мне птицы принесли известье о том, что прибыло ко мне в поместье разбойников посольство. Из тех разбойников, что к рыцарям себя относят. То было нехорошее знаменье: страдаем мы, драконы, от этих рыцарей не меньше, чем все, кого преследуют они мечами, гневом, алчностью своими. Предчувствие меня не подвело: перед пещерою моею я обнаружил дюжину почти сих рыцарей, закованных в броню и восхищающихся доблестью своею. Смутить меня им этим было не дано: ведь каждый волен себя собою восхищать и приводить в восторги. К тому ж себе они пусть рыцари, мне – ужин. Зажариваем их обычно прям своим дыханьем: быстрей готовить так.
– Приветствую тебя, пещерный червь, – приветствовал меня один из этой конной шайки, забрала не подняв: сподручней так ему, наверно, было изъясняться.
– Ну, и тебе привет, кем бы ты ни был, – ответствовал я, расставляя шире как можно лапы и пламень выпуская из ноздрей.
Беседа наша прервалась на этом: послы шептаться тихо принялись, а до меня лишь доносились отдельные слова и их обрывки. Меня то не смущало: поведают они, зачем пришли. Меня и в сон уж начало клонить, но тут достигли меня звуки пояснее: