Его рот кривится в усмешке. — Хотя мне это редко требовалось.
— Тогда чем это отличается для меня?
Его улыбка исчезает.
— У тебя нет защиты имени Мариньи — или магии, которая связывает нас с землей и домом. Это означает, что Кезия вольна принуждать тебя, устанавливать свой собственный контроль над твоим разумом. Даже такая ослабленная, как она, Кезия обладает необычной силой. Я полагаю, что она блокирует мою способность принуждать тебя, стремясь подчинить тебя своей воле.
Он отталкивается от крыльца и внезапно оказывается прямо передо мной, его глаза ищут мои. — Ты обнаружила, что тебя тянет на звук ее голоса? Вынуждая идти к ней?
Я думаю о той ночи, когда я вошла в библиотеку, следуя по тайному проходу вниз, следуя за ее шепотом. Он видит это в моих глазах и кивает. — Я так и думал. Она чувствует, что проклятие исчезло. Раньше она могла мучить обитателей дома, разглагольствовать перед ними — но не контролировать их. Однако ты — совсем другое дело. Удивительно, что тебе удавалось так долго сопротивляться ей. Он убирает выбившийся локон волос с моей щеки, и я удивленно поднимаю глаза, обнаруживая, что он наблюдает за мной, и в его глазах мелькают какие-то эмоции, которые я не совсем понимаю. Он резко отступает назад. — Ты можешь понять, почему так важно вытащить вас отсюда как можно быстрее.
Теплота, которая была мгновение назад, исчезла, его тон снова стал жестким. — Если Кезия может управлять твоим разумом, то это только вопрос времени, когда она заставит тебя отпустить ее. Честно говоря, я удивлен, что она не пыталась до сих пор.
Я не думаю, что разумно упоминать, что она уже пыталась. Вместо этого я говорю: — Если я продам дом обратно Джереми, и документ будет переведен обратно на имя Мариньи, Кезия снова будет связана?
Он кивает.
— Дверь в подвал остается запечатанной кровью. Пока он остается закрытым, ничто не может войти или выйти из подвала. Но твое имя на документе ослабило настоящую магию земли. Кезия сильна, и она стара. Она почувствовала перемену. Ее способности к контролю над разумом будут продолжать расти. Если случайно дверь откроется, оковы не будут достаточно прочными, чтобы удержать ее на земле Мариньи. Даже с именем Мариньи на документе, потребовалась бы кровь Натчеза, чтобы закрыть дверь и снова запечатать ее. Но если имя Мариньи вернется в документ до того, как эта дверь будет открыта, привязка вернется к своей прежней силе, сделав владельца невосприимчивым к шепоту Кезии, хотя другие жители дома таковыми не являются.
— Ты говоришь очень уверенно.
Он наклонил голову.
— Я сделал свою домашку.
— Так вот где ты был последние два дня? Делал домашку?
— Это. И… другие вещи.
Он смотрит на меня и вздыхает. — Я знаю, что после этого разговора мое пребывание в Дипуотер будет коротким. Я хотел организовать все, что мне нужно, чтобы я мог уехать, как только мы все уладим.
— Ты уезжаешь?
Слова вылетают прежде, чем я успеваю их уловить. Его глаза сужаются.
— Я предполагал, что ты именно этого и хотела.
— Так и есть.
Я холодно смотрю на него. — И когда ты закончишь «исправлять это», ты просто уйдешь и никогда не вернешься?
— Не при твоей жизни, — тихо говорит он.
— И я ничего не буду помнить об этом, не так ли?
Сейчас мне не нужен никакой повод, чтобы злиться. Разочарование накатывает горячей волной.
— В тот момент, когда дом будет возвращен на имя Джереми, ты заставишь меня и моего брата забыть всё. У нас будет новый особняк, который Коннор должен восстановить, но он потеряет выигранный грант. Ты не можешь стереть память целому комитету или СМИ, которые печатали об этом. Его репутация, возможность для него выигрывать контракты на протяжении всего исторического пути, воплощать свои мечты в реальность — все это исчезнет, и мы даже не вспомним, почему.
— Ты будешь в безопасности.
На его лице написано смирение. Он потирает рукой подбородок и отводит от меня взгляд.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я невидящим взглядом смотрю на мох, свисающий с живых дубов вдоль подъездной дорожки. Вся информация, которую я узнала за последние несколько дней, оседает в моей голове, как кусочки темной головоломки. Я слышу голос Селены в своей голове: Мариньи были садистами. Они были известны как бессердечные хозяева, которые ужасно издевались над своими рабами… Женщина Натчез запечатала магию внутри самого мальчика Мариньи, но она не была уничтожена. Это сводило его с ума, делало его худшим из них всех.
Я помню, как спросила ее, что произойдет, если связь будет разорвана.
Тогда не останется ничего, что могло бы удержать тьму в плену. Она свободна, чтобы сбежать.
И убивать людей. Как родителей Джереми. Моя внутренняя реакция на Селену расставляет последние кусочки головоломки на свои места, формируя тошнотворную картину того, до какой степени Антуан Мариньи пойдет на защиту своего темного наследия.
— Не притворяйся, что речь идет о моей безопасности.
Мой гнев теперь стал праведной силой, такой сильной, что я едва могу смотреть на него. — Джереми будет связан проклятием, которое он никогда не сможет разрушить. Коннор потеряет свою мечту. Кезия и Калеб все еще будут там, внизу, не мертвые, не живые, просто ожидающие другой возможности, подобной этой. И ты просто уедешь в своем прекрасно отреставрированном «Шевроле» в свою нетронутую, бессмертную жизнь, где никто не знает, что ты такой же монстр, как и те, кого ты был создан уничтожить.
Он не вздрагивает от моих слов. Его бесстрастие раздражает меня.
— Ты предал людей, которые верили в тебя. Тебя тоже должны были запереть в том подвале. Это было частью соглашения, которое вы заключили с натчезами, не так ли? Но вместо того, чтобы смириться со своей тюрьмой, ты обманом проложил себе путь к свободе. Они говорят, что ты стал сумасшедшим, хуже, чем когда-либо была твоя семья. И теперь ты собираешься делать то же самое снова и снова.
Я презрительно качаю головой.
— Ты убил родителей Джереми, чтобы напугать нас, Коннора и меня? Или в качестве мести? Или просто чтобы заставить людей снова заговорить о проклятии?
Мой вопрос встречает жесткое молчание и глаза, которые ничего не выдают. Я жду, не желая оставлять вопрос без ответа.
— Я действительно сошёл с ума, — тихо говорит он, — хуже, чем когда-либо моя семья. И да, меня следовало запереть в том подвале.
Он не отводит глаз от моего взгляда, но я не могу видеть за маской, скрывающей его, и после еще одной минуты молчания я знаю, что он не скажет мне то, что я хочу знать. Я не уверена, то ли это потому, что он виновен, то ли он просто хочет, чтобы я поверила в худшее о нем. В любом случае, я расстроена и больше ничего не хочу слышать.
— Я не знаю, как Джереми может выносить твой вид.
Я отворачиваюсь от него и иду к двери, затем останавливаюсь на пороге.
— Истории о том, что вампиров нужно приглашать — они правдивы?
Он медленно кивает.
— Если дом принадлежит человеку, тогда да, вампир не может войти без приглашения.
— Ну, как владелец этого дома, я не приглашаю тебя войти. Я никогда этого не сделаю.
Я скрещиваю руки на груди, не уверенная, говорю ли я это для его пользы или для себя. — И если ты думаешь, что я продам этот дом Джереми, ты можешь подумать еще раз.
Он удивленно вскидывает голову.
— После всего, что ты только что услышала, — напряженно говорит он, — ты же не серьезно, Харпер.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я ещё никогда в жизни не была более серьезной.
Я смотрю на него с другой стороны порога, держась за свой гнев, как раньше за деревянную скамейку, как за якорь, чтобы не упасть. — Пока я владею этим домом, ты не можешь заставить меня покинуть его или стереть память, что ты лживый психопат без совести, который использует людей в своих интересах. Ты поможешь мне найти способ убить твоих дружков в подвале и уничтожить то, что заражает их тьмой. Когда мы это сделаем, я заставлю тебя соблюдать соглашение, которое ты подписал с натчезами много лет назад, чтобы проклятие больше никому не причинило вреда. Соглашение, которое ты явно никогда не собирался соблюдать. Ты, наверное, думал, что натчезы ничем не лучше рабов, которых ты пытал и убивал.