– Еще один массаж – и хор запоет, – негромко проговорил Африка. – Японцы называют его «проливной дождь». Я воспользуюсь тонкими побегами бамбука. Очень взбодрит, обещаю. Поначалу может немного пощипывать, но твои нервы привыкнут почти мгновенно, и ты испытаешь острое наслаждение. Закрой глаза!..
Она повиновалась, смирившись со своей беспомощностыо. Мэри Фрэнсис удивилась, как мало тронул ее намек, что будет больно. В монастыре она выработала у себя терпимость к физическому страданию, однако настолько беззащитной она оказалась впервые. Сонливость, которую она испытывала, навела ее на мысль, что принятые пилюли оказывали легкое снотворное действие. Не потому ли ей так безразлично все, что должно произойти? Но даже эта мысль растворилась мгновенно и бесследно.
– Вдохни, – велел он, – а потом медленно выдохни, освободи легкие.
Когда Мэри Фрэнсис выдохнула весь воздух, он начал легко похлестывать ее бамбуковыми прутиками.
Сознание зафиксировало шум, который они издавали, прежде чем тело ощутило покалывание. Но когда тонкие узкие листья бамбука коснулись ее кожи, она от неожиданности вскрикнула.
– Ай-й-йl – вырвалось У нее. Ощущение было такое, словно сотня крошечных тончайших иголок впилась ей в плечи. Не сказать, чтобы больно, но весьма чувствительно. Она очнулась.
Он исхлестал ей всю спину, возбуждая каждую клеточку, потом спустился на нежные ягодицы, бедра, подмышечные впадины. Каждое нервное окончание запело в ответ, И когда он дошел до подошв, наслаждение стало почти невыносимым. Казалось, кто-то щекотал ей подошвы. Ничто не могло возбудить ее больше.
К тому времени, когда Африка закончил, все ее тело, от головы до ног, трепетало. Не в силах даже пошевелиться, она только тихо постанывала. Негромкий смех Африки, слившийся с журчание воды и звоном колокольчиков, звучал, как обещанный хор. Острота, с которой ее тело отозвалось на «проливной дождь», напомнил ей, каково это – отдаться без остатка. Сосредоточившись на духовной жизни, Мэри Фрэнсис считала ее смыслом собственного существования: но теперь страсть, не имевшая отношения к религии, зажгла ее изнутри. Она была уже не в состоянии погасить этот огонь, погрузившись в мир плотских ощущений.
– Все? – выдохнула она с мольбой, когда Африка опустил ветки бамбука. И испугалась: вдруг он решит, что она ждет не дождется, когда прекратится «проливной дождь»! На самом же деле все наоборот: тело ее отзывалось на него радостно.
– Не открывай пока глаза, – предупредил он. – Сейчас я переверну тебя и закончу процедуру.
Он поднял ее и перевернул, устраивая поудобнее.
Девушка почувствовала, как на глаза ей опустился прохладный компресс. Потом Африка поднял ее руку и начал обеими ладонями втирать в кожу какую-то мазь. Натертые места начали приятно гореть.
– М-м-м, – простонала она.
– Нравится?
Уставившись в черноту опущенных век, она поняла, что улыбается. Казалось, тепло проникает до самых костей. Ощущение становилось все острее, кожу по-настоящему жгло.
– Слишком горячо, – пробормотала она, с трудом ворочая языком.
Голос негра доносился откуда-то издалека, напоминая шум горной реки.
– Это всего лишь яд, дорогая. Твоя кожа впитывает его, и, как только он впитается, жжение исчезнет.
– Яд?
– Да, разве я не сказал тебе? От него твоя кожа станет еще белее. Не останется ни одной веснушки, ни единого пятнышка. Ты станешь совершенством.
– Не надо, мне нравятся мои… – она хотела сказать, что любит свои веснушки, но это была неправда.
Мэри Фрэнсис всегда мечтала избавиться от них. Особенно от тех, что на груди и на переносице. Но Африка все говорил и говорил, и невозможно было его прервать.
Впрочем, она уже была не в силах вымолвить ни единого слова. Голос Африки доносился откудо-то издалека.
– Вспомни, женщины всегда использовали мышьяк, чтобы приобрести томный, хрупкий вид? Только мой яд наружного применения. От него меньше вреда печени.
Она попыталась помешать ему. Ей казалось, она поднимается, но на самом деле даже не шелохнулась.
Негр отпустил ее руку и принялся натирать плечи там, где веснушки рассыпались, словно маргаритки в траве. Ладони опускались все ниже и ниже, приближаясь к упругим холмикам грудей.
Мэри Фрэнсис замотала головой, пытаясь остановить его. Жжение стало почти невыносимым. Она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Глаза ее оставались закрытыми, но в голове мелькнула картинка: лежащая в медицинском кресле обнаженная женщина, чье тело отражается в зеркальных плитках потолка, и огромный ухмыляющийся негр, склонившийся над ней. Женщина пытается встать, но ей что-то мешает. Ее руки и ноги намертво пристегнуты к креслу.
– Нет! Не надо! Пожалуйста, не надо!
Она выкрикивает эти слова, но ни единого звука не вырывается из ее горла, язык не повинуется ей. Слова отдаются эхом в голове.
Не было сил говорить, открыть глаза, даже проглотить слюну. Сознание медленно уплывало; казалось, ее·сковывает паралич. Яд! Он отравил ее! Она умрет, так и не начав жить
Глава 8
Оружием служителей церкви была вера. Рик Карузо носил револьвер. Он не расставался со своим «смит-вессоном» З8-го калибра со времен кровавых разборок юности. Револьвер не раз спасал ему жизнь, придавал уверенности, делал неуязвимым. Он упивался властью, которую давало оружие, хотя за это мнимое могущество многие заплатили слишком высокую цену. Револьвер унес уже не одну невинную жизнь. Теперь он был для Рика не Столько средством защиты, сколько символом трагедии. Именно память о трагедии сделала его священником. Он не мог стать никем другим.
Но сегодня вечером Рик радовался, что револьвер все еще при нем. От Ларедо до Карсона не горел ни один фонарь, не исключено – назревала очередная разборка между местными бандами. Квартал будто вымер – тоже плохой знак. Казалось, тишина была наэлектризована и насыщена отрицательными зарядами. Надвигалась буря. Небеса вот-вот грозили разверзнуться и обрушить на землю всю свою ярость, но Рик Карузо упрямо шагал в изрыгающую божественный огонь пасть.
Он взглянул вверх, подумав о возможном божественном вмешательстве, и поймал себя на том, что одновременно прижал руку к груди, где в специальном внутреннем кармане ветровки всегда носил оружие. Револьвер был на месте. «Еще один кризис веры, – подумал он. – Сколько их уже было за те десять лет, что прошли с окончания семинарии? Слишком много! А теперь еще и она».
* * *
Он проводил Блю Бранденбург и ее приблудного кота от ресторана до квартиры Мэри Фрэнсис, а как же иначе? Но дойдя до подъезда, она пригласила его войти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});