Его разум взбунтовался.
— Умрет?
— Она сказала, что предпочла бы нож, но не знает, что выберет гайдзин.
Когда способность трезво мыслить вернулась к нему, он спросил:
— Я… я судить, какой… какой знак обезображивающий, какой нет?
Райко пожала плечами.
— Вы или она, это не имеет значения. Если она решит попросить об этом, вы должны сдержать своё обещание. Все это будет записано в контракте. Вы согласны?
После того как он просеял это через своё сознание, весь этот ужас, и принял его, он сказал:
— Значит, болезнь её ранняя, знаков ещё нет?
Глаза Райко смотрели неумолимо, голос прозвучал так тихо, с такой ужасающей непреложностью, неподвижная тишина, разлившаяся по комнате, казалась бесконечной.
— У Хинодэ нет болезни, Фурансу-сан, ни одной. Она вся без единого изъяна.
Его голова словно взорвалась. Слова «она вся без единого изъяна» эхом отозвались где-то высоко в небе его сознания, перемешавшись с внутренним всепронизывающим воплем: «Но ты-то нечист!»
— Почему? Почему соглашаться? Почему? Почему она… она знает, знает мою скверну. Да?
Прислужница, ждавшая на веранде снаружи, отодвинула сёдзи, испуганная его ревом. Райко махнула ей рукой, и она послушно задвинула её снова. Райко пригубила саке из своей чашечки.
— Разумеется, она знает, Фурансу-сан. Прошу простить меня.
Он вытер слюну, скопившуюся в уголках рта.
— Тогда почему… соглашаться? Опять эта отчужденность.
— Хинодэ не сказала мне, прошу прощения. Одно из условий моего соглашения с ней заключается в том, что я не стану выпытывать у неё причину, как это будет частью и вашего с ней соглашения. Мы не должны заставлять её, она говорит, что сама выберет время и скажет. — Райко тяжело выдохнула. — Прошу прощения, но вы должны принять это как часть контракта. Это последнее условие.
— Согласен. Пожалуйста, составьте контракт…
После мучительной вечности — всего нескольких дней — контракт был подписан и скреплен печатью, и он вошёл к Хинодэ, он — Нечистый, был с ней — Чистой, во всей её славе, и завтра он снова…
Андре едва не выпрыгнул из себя, когда чья-то рука потрясла его за плечо и он вновь очутился в большой гостиной Струана. Это был Филип.
— Андре, с вами все в порядке?
— Что? А, да… да… — Сердце Андре гулко стучало, от холодного пота по спине пробегали мурашки, в памяти горели «без единого изъяна» и «первый раз» и жил страх перед завтрашним днём. — Извините, я… это кошка прошлась по моей могиле. — Как-то сразу стены и потолок надвинулись на него, и он почувствовал, что ему необходимо вырваться на свежий воздух. Он поднялся на ноги, слепо двинулся вперед, бормоча: — Попросите… попросите Анри поиграть, я… я чувствую себя не… извините, мне нужно уйти…
— Великолепный вечер, Малкольм, — произнес сэр Уильям, подходя к нему и подавляя зевок. — Мне пора ложиться.
— Ещё глоток бренди? — Малкольм сидел у камина; огонь погас, и только угли тлели, распространяя мягкое тепло.
— Нет, спасибо, у меня в горле уже у самых зубов плещется. Дивная леди, Малкольм, столько обаяния.
— Да, — с гордостью согласился он, разомлевший от вина и нескольких бренди, которые приглушили боль и успокоили его лихорадочную тревогу за будущее. Правда, не так сильно, как лекарство, подумал он. Ну да ладно, это уже начало.
— Что ж, доброй ночи. — Сэр Уильям потянулся. — О кстати, — безмятежно заметил он, — вы не могли бы заглянуть ко мне завтра, в любое время, когда вам будет удобно.
Малкольм резко вскинул глаза, при мысли о письме матери в желудке вмиг намерзла ледяная глыба.
— Часов в одиннадцать?
— Отлично, в любое время. Если захотите прийти раньше или позже, приходите.
— Нет, в одиннадцать. А по какому поводу, сэр Уильям?
— Ничего спешного и срочного, дело может подождать.
— По какому поводу, сэр Уильям? — Он увидел жалость в изучающих его глазах, может быть, сочувствие. Его тревога возросла. — Речь пойдет о письме моей матери, не так ли, она сообщила, что написала вам с сегодняшней почтой.
— Да, но лишь отчасти. Меня предупредили, чтобы я ожидал его. На первом месте стоял Норберт, он ведь вернулся. Я надеюсь, вы оба выбросили из головы эту чепуху с дуэлью.
— Разумеется.
Сэр Уильям недоверчиво хмыкнул, но оставил пока этот разговор. В конце концов, он мог лишь предупредить обе стороны, а потом, если они ослушаются его, прибегнуть к силе закона.
— Вы оба предупреждены.
— Благодарю вас. А на втором?
— Меня официально известили о плане правительства объявить всякую торговлю опиумом британскими подданными вне закона, запретить перевоз опиума на любых британских кораблях, уничтожить наши плантации опиума в Бенгалии и начать выращивать там чай. Поскольку вы возглавляли делегацию, обратившуюся ко мне с вопросами и жалобами по поводу этих слухов, я хотел, чтобы вы узнали об этом первым.
— Это разрушит нашу торговлю в Азии, нашу торговлю с Китаем и совершенно расстроит британскую экономику.
— На первых порах это, безусловно, создаст серьезные трудности для казначейства, но это единственный моральный путь. Давно следовало сделать это. Конечно, я понимаю этот неразрешимый треугольник серебро-опиум-чай и представляю, какой хаос создаст в казначействе потеря дохода. — Сэр Уильям высморкался, уже уставший от этой проблемы, которая долгие годы тяжким бременем лежала на Министерстве иностранных дел и мешала работать. — Я, кажется, подхватил простуду. Предлагаю вам созвать на следующей неделе совещание и обсудить, как мы можем свести панику и неразбериху к минимуму.
— Я займусь этим.
— Выращивать свой собственный чай — хорошая идея, Малкольм, — сказал сэр Уильям. — Замечательная идея! Вам, возможно, будет интересно узнать, что чай на первых пробных чайных плантациях в Бенгалии был выращен из семян, тайно вывезенных из Китая и доставленных в ботанический сад Кью-Гарденз самим сэром Уильямом Лонгстаффом, губернатором Гонконга при жизни вашего дедушки, когда он вернулся домой.
— Да, я знаю, мы даже пробовали этот чай. Он черный и горький и по тонкости вкуса не сравнится не то что с китайским, но даже и с японским, — нетерпеливо заметил Малкольм. Чай-то уж точно может подождать до завтра. — Что ещё?
— Последнее, письмо вашей матери. — Сэр Уильям добавил более официальным тоном: — Политика правительства Её Величества или её чиновников заключается в том, чтобы не вмешиваться в личные дела её подданных. Однако ваша мать указывает, что вы являетесь младшим членом семьи, она — ваш единственный родитель и законный опекун. Я обязан не разрешать никаких браков без одобрения законного опекуна, в данном случае с обеих сторон. Простите, но таков закон.