требовалось. Четко, быстро. В отдельных случаях могу быть на редкость полезным.
Пошел на гуманитарный факультет и, хотя это было нелегко, довольно скоро сориентировался в тамошних порядках и выяснил все, что нужно. Мне сказали, какие экзамены им предстоит сдавать, и вручили брошюру с требованиями. Я упаковал документы в бандероль, от себя же вежливо, по-деловому приписал несколько полезных советов, чтобы знали, что на меня можно положиться. Обращался к ним обоим, в равной степени.
Пакет послал экспресс-почтой.
В ответ даже «спасибо» не дождался.
Допустим, ее сомнительная вежливость и полная безалаберность мне хорошо известны, но он-то! Не мальчик уже, мог бы проявить элементарную учтивость.
Яэль явилась из Галилеи загорелая, пыльная и исцарапанная. Колючки из рюкзака она вывалила на пол моей кухни и утром уже отправилась в другое место за следующей порцией.
Той ночью мы здорово «пропотели» постель. В предрассветных сумерках мокрое белье казалось серым.
Я не поставил ее в известность о возможных гостях. Ее это не касается. Она мне пока что не жена.
Отпуск обреченно доживал свое. Поджаренные на солнышке, пропитанные морской солью иерусалимцы возвращались в город. Вдруг набежали облака и начало накрапывать. И все, очухавшись от жары, как по команде, отправились в магазины за новыми тетрадями, календарями, карандашами. Я тоже взбодрился, почти забыл об этой парочке. В почтовом ящике меня ждало письмо.
Университет известил их, что в нынешнем году вступительные экзамены проводятся досрочно. Поэтому они заспешили в Иерусалим — придется засесть в библиотеке денька на два-три, подготовиться, ну хоть получить представление о том, что они будут сдавать. Вот только сын… Куда девать на это время их маленького сына? (В киббуце они почему-то оставить его не соизволили…) Если бы я согласился приглядеть за ним. Просто, кроме меня, они здесь никого не знают… А все расходы — это, конечно… Они были бы мне так признательны…
Ведь я сейчас в отпуске, не так ли?
Ой, им страшно неудобно обременять меня, но я — единственная душа во всем городе, к которой…
Короче, я согласился.
Не скажу, что во мне проснулись былые надежды. Право, не настолько я наивен. Пять лет назад я был влюблен в нее тяжелейшим, мучительнейшим образом, до одурения. Но это было давно. Я отступился. Порой мне кажется, что поспешил это сделать.
Я не твердолобый упрямец, не из тех, кто, столкнувшись с препятствием, готов прошибить его лбом. Нельзя же, в самом деле, изо дня в день терзать себя одной и той же любовью. Я бежал из киббуца, поступил в университет, пять лет зубрил математику, выдержал труднейшие выпускные экзамены. И кое-чего достиг. Все, что при мне — при мне и останется.
А то, что сейчас не ладится с магистерской, так это просто легкое затмение. Не больше.
По инерции, безусловно, по инерции я продолжаю считать себя влюбленным в нее. А на самом деле даже черт ее лица на помню. Приходится прилагать усилия, чтобы припомнить, какого цвета у нее глаза, ее рост, манеру говорить.
По инерции, конечно, по инерции я до сих пор влюблен в нее.
Первый звонок
Дня через три, чуть за полдень, соседи с первого этажа зовут меня к телефону.
Грубый несимпатичный голос ее мужа:
«Здравствуйте. Мы приехали в Иерусалим».
«Хорошо. Очень хорошо. И сынишку привезли?»
«Да… (секундное замешательство) положились, так сказать, на ваше обещание и взяли его с собой».
«Конечно, я присмотрю за ним, как обещал. Надеюсь, он не слишком шаловлив…»
В трубке молчание. Взвешивает ответ, чтобы рассеять ненужные подозрения. Наконец отзывается:
«Нет, он не шалун. Мальчик живой, но не распущенный. Он будет вас слушаться».
Молчу, охваченный тоскливой вялостью. Ой, шли бы вы, ребята…
На том конце провода — явное беспокойство по поводу затянувшейся паузы:
«Просто… мы бы хотели знать… когда его можно привезти к вам?..»
«О, в любое время».
«Тогда завтра? Прямо с утра?»
«Договорились»
«Пораньше утречком?..»
«Как вам удобнее…» (до чего же мне это надоело).
«Честное слово, мы вам так благодарны. Нет слов…»
«Пустяки».
«Ну, до завтра. Всего хорошего».
«До свидания… (тон неуверенный) Горячий привет Хае».
«А она тут. Рядышком. Тоже передает привет».
Ребенок…
Для меня «утречко» — часиков девять. Ну, восемь. Для них, как оказалось, это ни свет, ни заря с невысохшей росой и звездами на рассветном небосклоне. Явились вдвоем — ее муж и ребенок, и, конечно, разбудили меня. Звонок был дикий, с оттенком бешенства, и, пока я, путаясь в собственных ногах, плелся открывать, дверная ручка дергалась и прыгала как сумасшедшая. Он смерчем ворвался в квартиру. Все-таки киббуцник в городе — все равно что слон в