край которого захватан десятками губ?»[83].
Мало того, эта теория, ставящая во главу угла ни с чем не считающееся, животное «я хочу», насквозь эгоистична и выражает самое отвратительное неуважение к женщине и чисто человеческим чувствам вообще.
В свое время, размышляя о социогенезе любви, о трансформации животного полового инстинкта в высший элемент человеческой культуры, Кант писал, что по мере своего развития человек
«замечает, что половое возбуждение, покоящееся у животных на преходящем, большей частью периодическом влечении, способно у него принять характер длительный и более интенсивный благодаря воображению, которое поддерживает эту эмоцию, умеряя ее, но делая в то же время тем продолжительнее и единообразнее, чем больше предмет удален от чувства, в результате чего избегается пресыщение как необходимое следствие полного удовлетворения животной потребности… Отказ был волшебным средством, превратившим чисто чувственное влечение в идеальное, животную потребность в любовь, просто приятное ощущение в переживание красоты…»[84].
С определенным аспектом этих размышлений Ленин был вполне солидарен. В отличие от теоретиков «стакана воды» он не считал целомудрие и воздержанность сугубо мещанской добродетелью. Если отношения между мужчиной и женщиной действительно построены на любви, то тогда, говорил Владимир Ильич, «самообладание, самодисциплина не рабство; они необходимы и в любви»[85].
«Но важнее всего, – отмечал Ленин, – общественная сторона. Питье воды – дело действительно индивидуальное. Но в любви участвуют двое, и возникает третья, новая жизнь. Здесь кроется общественный интерес, возникает долг по отношению к коллективу»[86].
Вот почему Ленин категорически отвергал всякую попытку приклеить к теории «стакана воды» марксистскую этикетку.
«Спасибо за такой „марксизм“, – говорил он, – который все явления и изменения в идеологической надстройке общества выводит непосредственно, прямолинейно и без остатка исключительно только из экономического базиса. Дело обстоит совсем не так уж просто. Некий Фридрих Энгельс уже давно установил эту истину, касающуюся исторического материализма.
…Отношения между полами не являются просто выражением игры между общественной экономикой и физической потребностью. Было бы не марксизмом, а рационализмом стремиться свести непосредственно к экономическому базису общества изменение этих отношений самих по себе, выделенных из общей связи их со всей идеологией»[87].
И далее, по словам Цеткин, Ленин заключал:
«Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая „новая половая жизнь“ молодежи – а часто и взрослых – довольно часто кажется чисто буржуазной, кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости»[88].
Что ж, значит, назад – к тому самому мещанскому браку, который при всех его минусах, при всей его пошлости и ханжестве все-таки хоть как-то регламентирует отношения между полами?
Конечно, нет, отвечает Ленин:
«Ничего не могло бы быть более ложного, чем начать проповедовать молодежи монашеский аскетизм и святость грязной буржуазной морали»[89].
Однако само противопоставление мещанского брака и так называемой «свободной любви» – ложно. Оно лишь запутывает существо вопроса. И Владимир Ильич доказывает это на примере такой, на первый взгляд, казалось бы, убедительной альтернативы: даже мимолетная страсть и связь поэтичнее и чище, чем поцелуи без любви пошлых и пошленьких супругов.
Правильно ли это противопоставление?
«Поцелуи без любви у пошлых супругов, – отвечает Ленин, – грязны. Согласен».
«Индивидуальный случай грязных поцелуев в браке и чистых в мимолетной связи» – вполне возможен…
Ну и что же? Какова альтернатива такому браку – мимолетная связь? Но ведь и «мимолетная связь-страсть может быть грязная, может быть и чистая». И если она грязна, т.е. без любви, то нелепо противопоставлять «поцелуи без любви (мимолетные)… поцелуям без любви супружеским…» И тем и другим – по всем законам не только логики, но и общечеловеческих норм морали противостоит совсем не «мимолетная связь», а «поцелуи с любовью».
Ну а уж если действительно есть любовь, замечает Владимир Ильич, то почему же речь идет всего-навсего о «мимолетной связи», да и вообще почему лишь о «связи», а не просто – о настоящей любви? Итак, заключает Ленин, надо противопоставлять мещанский «пошлый и грязный брак без любви… браку с любовью…» [Л: 49, 56].
Что – «старомодно»?.. В разговоре с Цеткин Ленин, смеясь, говорил:
«Да, дорогая Клара, ничего не поделаешь, мы оба старые. Для нас достаточно, что мы, по крайней мере, в революции остаемся молодыми и находимся в первых рядах»[90].
Вероятно, подобного рода «старомодностью» объяснялось и то, что не терпел Владимир Ильич пошлости, когда речь заходила о женщинах и о любви…
Бонч-Бруевич рассказывает: в 1904 году, собираясь в двухнедельную прогулку по Швейцарии, Ленин разговорился с одним из эмигрантов
«о том, как приятно иногда бывает отряхнуть прах от ног своих и бежать в горы от бесконечных дел и дрязг женевских.
– Люблю путешествовать, особенно вдвоем вместе с Надей, сказал Владимир Ильич, берясь за руль велосипеда.
– Ну уж, – посмеиваясь, грубо сказал тот приезжий, – нашли что интересного… Я понимаю вдвоем, это да… – и он хотел что-то сказать плоское, но Владимир Ильич, словно предчувствуя грубость, жестким голосом, несколько покраснев, сказал, перебивая:
– Как? С женой-то не интересно?.. А с кем же? …Эх, вы… – и он оборвал разговор»[91].
Пошлому и грязному браку без любви противостоит, по Ленину, не некая «свободная любовь» вообще или «мимолетная страсть», а брак с любовью. И это будет не альтернатива отдельных случаев или индивидуальных казусов, а противопоставление «классовых типов» [Л: 49, 56].
Не в том смысле, что всякий брак двух буржуа продажен и грязен, а каждый пролетарский брачный союз заведомо возвышен и чист… А в том, что все отвратительные стороны буржуазно-мещанского брака, его продажность, ханжество и лицемерие определяются самой системой буржуазных отношений. Пролетариат же борется за создание принципиально иного общества и иных человеческих отношений.
В этом новом обществе, писал Маркс, свободном от уз капитала, в основе человеческих отношений будут лежать естественные человеческие чувства, освобожденные от всего отчуждающего и калечащего их. И при таких человеческих отношениях, в отличие от товарных,
«ты сможешь любовь обменивать на любовь…» [МЭ: 42, 150].
Тогда-то и сможет в отношениях между мужчиной и женщиной свободно проявиться то естественное и высокое духовное начало, которое делает любовь великим и специфически человеческим чувством. Даже «в половой жизни, – отмечал Ленин, – проявляется не только данное природой, но и привнесенное культурой…». Вот почему, подчеркивал он, так важно, чтобы в