Читать интересную книгу Семь кило баксов - Владимир Гриньков

Перед ним на столе лежали листы чистой бумаги, куда он до сих пор не внес ни строчки. Демонстрировал, что это у них с Червяковым просто беседа и ничего более.

– Значит, он получал эти деньги в качестве оплаты за поставленный товар…

– Ну, наверное, – проявил осторожность Червяков.

– Что значит «наверное»! – попенял собеседнику Маркелов. – Товар грузовиками разбрасывается по стране, часть денег за товар поступает в Москву по перечислению, часть выплачивается наличными. По-том на перечисленные деньги закупается новый товар, а наличка идет на личное потребление, что-то пускается в дело, а что-то – на неформальные выплаты.

Маркелов специально не сказал «взятки», а сказал «неформальные выплаты» – не хотел спугнуть собеседника. Зачем же употреблять страшные слова из лексикона прокурорских работников и Уголовного кодекса?

Червяков понял, что юлить не надо. Все эти схемы ментам давно известны. И они очень не любят, когда их пытаются держать за дураков.

– В общем, да, – подтвердил он правильность обрисованной Маркеловым схемы.

– Но большая часть неучтенки, как правило, все-таки вкладывается в бизнес.

– Конечно.

С неучтенных денег не приходится платить налогов, благодаря чему можно удержать бизнес на плаву. Простая схема, всем известная, и что же тут может быть непонятного?

– Мы провели большую работу, – сказал Маркелов. – По бумагам не все вычислишь, там много недомолвок, много путаницы, но кое-что рассказали сотрудники Звонарева, что-то рассказали в тех фирмах по России, куда поставлялся товар. В общем, объемы поставок приблизительно известны. Плюс-минус десять процентов, что совсем непринципиально.

Червяков слушал молча, стараясь понять, к чему он клонит.

– Мы даже смогли вычислить приблизительный объем неучтенки, проходящей через руки Звонарева. Потом сопоставляем цифры, и все у нас более-менее сходится. Кроме последнего случая…

Червяков непроизвольно напрягся.

– Тут такое дело, – сказал Маркелов. – Звонарев за наличные закупает товар, делает на этот товар липовые документы, быстро товар распродает, документы уничтожает, и у него на руках остается куча денег, которые он снова пускает в оборот. Но! – Тут Маркелов поднял палец к потолку, как бы предупреждая собеседника о том, что сейчас он скажет очень важную вещь. – В последнем случае Звонарев использовал не свои деньги, а чужие, но дело даже не в этом. Дело в том, что он на эти деньги никакого товара не закупал.

– По документам не закупал?

– Нет, он совсем товар не закупал. И никакой товар из Москвы не вывозил. Машины стояли на приколе, звонаревская фирма уже почти и не работала. И вот он деньги получил, а товар на них не закупил, но и обратно кредиторам деньги не возвращал, а отдавал долги имуществом своей фирмы, что означает – денег тех у него уже не было. А где они?

Маркелов склонил голову набок и посмотрел на собеседника вопросительно. Под этим взглядом Червяков растерялся. Он знал, что идет следствие и что милиция уже много чего накопала, но что именно – он не знал, и это его тяготило. Достаточно сказать что-то не то, и тебе приплетут такое, что потом не отвяжешься.

– Я вообще-то не в курсе звонаревских дел, – запоздало проявил осторожность Червяков. – Я мелкие всякие вопросы решал. А к подобному Звонарев меня и близко не подпускал.

Маркелов на него все так же и смотрел, чуть склонив набок голову, но теперь в его взгляде не было вопроса, а угадывались сожаление и печаль.

– Я хочу, чтобы мы с вами не ссорились, – сказал он Червякову. – Ведь Звонарева уже нет, и дело можно по-всякому повернуть. Можно все на него свалить, а можно и на вас собак навешать.

От подобной перспективы Червяков содрогнулся.

– Ну зачем же на меня вешать! – сказал он, страдая.

– Я и не собираюсь, – успокоил его Маркелов. – Но только не надо со мной в эти глупые игры играть.

– Звонарев действительно не делился со мной подробностями, – сообщил Червяков, осторожно выбирая верную дорожку и боясь где-нибудь ненароком поскользнуться. – Я видел, конечно, какие объемы товара мы вывозили в регионы. Но у Звонарева всегда были на руках документы. Я ведь не буду проверять их подлинность, правильно? Оно мне ни к чему. А что касается последней партии товара… То есть несуществующей партии товара, как вы говорите… Так об этом я вообще ничего не знал.

– Ложь! – коротко бросил Маркелов.

– Почему же ложь? – опешил Червяков.

– Потому что вы положили Звонареву на стол заявление об увольнении.

– Я просто хотел…

– «Просто»? – приподнял бровь Маркелов. – Ложь!

– Ну как же…

– Ложь! Вам некуда было идти. Вы увольнялись не потому, что нашли другое, более хорошее место…

Червякову нечем было крыть. Ах как его умыл этот мент! Ведь сам Червяков ему совсем недавно пожаловался, что работу найти непросто! И если Червяков до сих пор не работает…

– И если вы до сих пор не работаете, – сказал Маркелов, – то уходили вы, следовательно, не куда-то, а откуда. Вы просто сбегали из звонаревской фирмы.

– Но у нас же деятельность не велась, – попытался увильнуть Червяков. – Фирма на ладан дышала.

– А Звонарев все равно до последнего зарплату платил.

И опять Червякову нечем было крыть.

– Вы уходили потому, что почувствовали: запахло жареным, – сказал Маркелов. – И вы лжете, когда говорите, что были не в курсе.

Его голос стал таким жестким, что Червякову где-то впереди уже мерещилась тюрьма, долгие годы отсидки и загубленная жизнь. Он так растерялся, что и не представлял, что делать, а выход ему сам Маркелов и подсказал.

– Мне нужно знать, куда Звонарев дел эти деньги, – сказал Маркелов, глядя на собеседника таким взглядом, что было понятно – не отцепится он от Червякова, пока своего не добьется. – Куда он дел эти восемьсот тысяч долларов? Где этот чертов чемодан с деньгами? Такой аккуратный чемоданчик из черного пластика, с окантовочкой из алюминия и с цифровыми кодовыми замками!

От свалившихся на него подробностей Червяков попросту опешил. Он только понял, что милиция накопила так много, что он даже и представить себе не мог.

– Вы это серьезно? – пробормотал Червяков. – Насчет чемодана с деньгами?

– Да! Я даже знаю, как он выглядит! И знаю код замка! Теперь, надеюсь, понятно, что со мной юлить не надо?

Глава 33

В конце XI века отшельнику Исаие, одиноко жившему в горах Кипра, было видение. По божьей воле он должен был обратиться к византийскому императору Алексию I Комнину с тем, чтобы заполучить хранившуюся в императорском дворце икону Божьей Матери, одну из трех икон, которые собственноручно написал апостол Лука через семь лет после смерти и воскрешения Христа. Икону, согласно божьему умыслу, предстояло переправить на Кипр.

Просьба о передаче иконы еще не успела дойти до византийского императора, как вдруг его любимая дочь тяжело заболела. Эта болезнь поразительно напоминала недуг, которым еще недавно страдал представитель Византии на Кипре по имени Вутомитис. Этот Вутомитис, охотясь в лесах Кипра, которые в те времена были обширны и полны дичи, встретил отшельника Исаию и, посчитав, что тот недостаточно почтителен к византийскому наместнику, ударил его. После этого с ним и приключилась болезнь. Ни лекарства, ни лекари не могли помочь, и лишь спустя какое-то время Вутомитис вспомнил об обиженном им отшельнике. И едва он принял решение обратиться к Исаие с просьбой о прощении, недуг его прошел.

Вутомитис знал, что отшельник Исаия хочет просить византийского императора о передаче иконы, и у него не было сомнений в том, что, как и у него самого, болезнь у императорской дочери пройдет сама собой, едва только Алексий I Комнин исполнит волю всевышнего, о чем Вутомитис и поспешил сообщить императору. А самому императору тем временем во сне явилась Богородица и велела отправить икону на Кипр.

Так икона Божьей Матери попала на Кипр. На деньги, представленные счастливым от чудесного исцеления своей дочери византийским императором, был построен храм, а при нем монастырь, который назвали Кикко. В последующие восемьсот лет монастырь четырежды сгорал дотла, но каждый раз икона стараниями монахов уберегалась от огня, поскольку не было на всем острове большей святыни. В засушливые годы, когда с неба не падало ни капли дождя, икону выносили из храма и несли на вершину близлежащей горы, чтобы испросить у неба спасительной влаги. Пока икона находилась в храме, ее лик был закрыт, и никто не видел, что именно на ней нарисовано, и только когда предстояло нести икону на вершину горы, покров снимали, но и тогда никто не смел взглянуть на лик Богородицы, все старательно отводили глаза и крестились.

Только однажды, в 1699 году, нашелся человек, дерзнувший нарушить неписаный запрет. Патриарх Герасимос Александрийский снял покров со святой иконы, желая утолить собственное любопытство. Оно дорого ему обошлось. Лик Богородицы Герасимос увидел, но после того занемог, и страдания его были необъяснимы и неизлечимы, он мучился и молил о прощении, и был прощен и избавился от страданий только спустя некоторое время.