Но дело не в том. Мерзавец ушел на милонгу! Мне же приходилось оставаться дома, чтобы выглядеть с утра свежей и отдохнувшей и идти на работу, которую я от всей души ненавидела. Я жизнерадостно помахала ему вслед. На моем лице сияла улыбка, внутри меня полыхал пожар злости. Он не должен был хотеть танцевать после секса! Даже если секс был так себе. Я же вот не хочу, так почему у него все по-другому?!
Мысль о том, что он умеет танцевать с другими, была для меня непереносима. Но ходить время от времени с ним, возвращаясь в места, где когда-то я отдыхала душой, было еще хуже. Посещение милонги стало для меня мучительным. Когда-то она увлекала меня в мир фантазий, теперь же казалась трамплином в ядовитый бассейн, где я захлебывалась яростью и разъедающей все внутри ненавистью.
Последние несколько раз все происходило следующим образом: мы с Фрэнком являлись в салон вдвоем и танцевали только первую танду. И все было нормально. Не ужасно, не замечательно, просто нормально. Слишком хорошо мы знали друг друга, вот в чем проблема. Танго — танец, что может танцевать лишь мужчина, не застававший свою партнершу за эпиляцией линии бикини. Вместе с женщиной, которая не слышала его ночной храп. Танго — это мир, где он — всегда сильный, а она — красивая двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю… Тут не наступает утро с примятыми после сна лицами.
Мы же после танды ощущаем теперь некое горьковатое послевкусие. Как мы ни пытались скрыть это друг от друга, но оба прекрасно понимали: между нами уже нет той магии, которая помогла бы взлететь и парить, нас тянул к земле огромный, неповоротливый камень. Наши пути после первой милонги расходились, и остаток вечера мы проводили в объятиях других партнеров. Я старалась потанцевать по меньшей мере с дюжиной мужчин. Пыталась казаться восторженной, однако это было лишь фарсом. Танцевать с закрытыми глазами я уже не могла: я успела стать параноиком, выискивая среди танцующих Фрэнка и неотрывно следя за каждым движением его руки на спине или талии партнерши. Мысленно прикидывали расстояние, разделяющее их (если их вообще что-нибудь разделяло). Пыталась прочитать по лицам, насколько сильное удовольствие они отражают. Раньше милонга помогала мне скрыться от боли, теперь же — превратилась в шахту, из которой тоннами черпают соль и сыплют ее на мою разверстую рану. Наблюдать за тем, как Фрэнк дарит наслаждение и получает его в объятиях другой женщины? Это было выше моих сил… Однако я не только вынесла это зрелище, но еще и не могла оторвать от него глаз.
15 октября 1998 года
Какое унижение! Начальник застал меня на месте преступления: я начала клевать носом во время важного совещания. Просто удивительно, как мне вообще удалось бодрствовать так долго. И не имеет значения, какое множество страниц я исписала потом, мне не удалось убедить его, что я действительно увлечена дискуссией, происходящей в кабинете из полупрозрачного стекла между дюжиной домохозяек от двадцати пяти до сорока лет. Предмет обсуждения — гастрономические привычки перемазанных кетчупом невоспитанных отпрысков. Этот эпизод не поможет мне наладить отношения с начальником — он уже давно подозревал меня в отсутствии лояльности. Теперь же у него появилось неоспоримое оружие, которое при желании можно использовать против меня. Шеф не осознает одного: я была бы счастлива получить увольнение. Но, полагаю, этого он не допустит. Дело в том, что я привыкла работать хорошо и ничего не могу с этим поделать, даже если иногда и выкраиваю немного времени на небольшой отдых. А все мои старательность и трудоголизм!
Настоящая трагедия в том, что я заснула вовсе не из-за того, что всю ночь напролет танцевала. Стала бы я так расстраиваться, что меня поймали с поличным! Удовольствие стоило бы пережитого унижения. Нет, я заснула, ибо не могла сомкнуть глаз всю предыдущую ночь. Или ночь до того… Эту ужасную ночь…
Пока я без конца ворочалась и крутилась, Фрэнк мирно спал рядом крепким сном человека, совесть которого чиста. Он даже и не подозревал о пытке, заставившей меня таращиться в темноту: почему он не захотел стать моим партнером? Почему? Почему? Почему? Что со мной не так? Почему он не любит меня? Меня? Меня? Меня?
Эти вопросы роились у меня в мозгу, пока наконец в восемь утра не прозвенел будильник. Я встала с кровати сонная, с воспаленными глазами… Фрэнк же продолжал храпеть под одеялом. Конечно! Ему же не нужно подниматься так рано! Он не должен продавать свою душу, как я. Он вдоволь натанцевался, а мне предстоит сидеть на бесконечных обсуждениях и встречах, за которыми последуют очередные обсуждения и последующие встречи. Мерзавец! Как я его ненавидела!
Вот почему я сегодня заснула. И мне снилось, что я вернулась на площадь Доррего и танцую с Оскаром… Тут же шеф и пихнул меня локтем в ребро. Моя греза о танце быстро сменился danse macabre[33]. И я начала с того, на чем остановилась. Меня вновь стали мучить вопросы: «Почему он не захотел стать моим партнером? Почему? Почему? Почему? Что со мной не так? Почему он не любит меня? Не любит. Не любит. Не любит».
2 ноября 1998 года
Фрэнк пожелал знать мое мнение относительно хореографии танца, который они с партнершей подготовили для предстоящего на следующей неделе выступления. И я была вынуждена наблюдать, как он танцует с другой женщиной. Я вспомнила Данте, двенадцатый круг ада. Казалось, погрузиться в недра ревности и пыток глубже уже невозможно. Как наивна, как беспечна я была совсем недавно!
Когда он заявил, что собирается начать практиковаться, от радости я чуть не подпрыгнула до потолка.
— Наконец-то! — воскликнула я с облегчением, полагая, что мои страдания наконец закончатся. Терпение все-таки одна из главных добродетелей, и то, что он в конце концов опомнится, представлялось мне лишь вопросом времени. Ну вот, сказала я себе, не стоило так сильно беспокоиться…
Однако моя радость испарилась, едва я услышала продолжение. Его партнершу зовут Изабель. Мой ночной кошмар обрек плоть. Похожа на огромного богомола. Это комплимент, разумеется. Высокая и худая. И у нее есть все, чего нет у меня. Она была бы идеальной мной, если бы мне позволили заново родиться и начать все сначала. Но что хуже всего, темноволосая красотка еще и превосходно танцует.
Какие у меня основания для недовольства? Мне удалось выдавить улыбку. Вполне в английском стиле — таким образом реагировать на неприятности: «Ну-ка придай себе чопорный вид». Однако, полагаю, я перестаралась — мне довольно долго не удавалось стереть с лица ухмылку. Она просто приклеилась! Эй, кто-нибудь, врача! Срочно!