Голос Вилзорта снова начал затихать. Валерия и Злата переглянулись. Вот ведь как настоятелю в душу запала эта виолончель.
— Магистр, — Лере опять пришлось повысить децибелы, — а были ли среди путников, которым вы оказывали помощь, женщины?
— Была одна, — не открывая глаз, ответил Вилзорт. — Она…
…играла на виолончели в пустом зале? Лере подумалось, что именно это сейчас скажет настоятель. Чтобы прервать его виолончеливые мысли, она тут же уточнила:
— Я имею в виду женщину в непростом положении. Не останавливалась у вас такая? Может, у неё была какая-то проблема или недуг?
— Да, — кивнул Вилзорт. — Он у неё был очень особенный…
Лера и Злата снова переглянулись. Кажется, наконец-то им удалось направить мысли настоятеля в нужном направлении. Беременность — это ведь действительно очень особенный недуг. Можно даже сказать, совсем и не недуг.
— …особенный и редчайший… — уточнил настоятель.
Редчайший? Беременность, вроде бы, дело распространённое. Или он к тому, что двойня?
— …а какой большой, — Вилзорт раскинул руки.
Лера видела, как у Златы от удивления округлились глаза. Да она и сама уже перестала понимать настоятеля. Это он сейчас про что? Про живот? Имеет в виду, что живот был большой, потому что двойня?
— …я не мог оторвать глаз. Он был частью её, будто продолжением руки…
Живот продолжением руки?
— Кто он? Магистр, вы о чём?
— Смычок. Она владела им виртуозно. Они были будто созданы друг для друга. Тогда я ещё не знал, что смычок — тоже артефакт…
Опять виолончель? А когда-то Лера любила этот инструмент. Она залпом допила квас.
— Магистр, в башне когда-нибудь рождались дети? — сформулировала вопрос как можно конкретнее.
— А как же. Башня многое повидала.
— Когда это было?
— Точно не скажу. Давненько.
— Вы видели этих младенцев? Которые тут родились?
— Одного. Тут родился один младенец. Его назвали в честь меня — Вилзортом.
То есть двойни не было? А Злата видела двоих. Или Вилзорт запамятовал, или Злата не совсем правильно поняла то, что увидела.
— Дети — как музыка. У каждого своя неповторимая мелодия. И она тоже играла неповторимо. Как жаль, что я в тот момент не разглядел руны на корпусе виолончели. Они означали… — настоятель ещё несколько минут рассказывал о древнем артефакте, но речь его становилась всё неразборчивее и неразборчивее. Он так и уснул над кружкой кваса. Наверное, прошлой ночью что-то не давало ему спать.
Ольшанский целый день прождал Лайлиту, но она так и не пришла. Он не знал, нарочно ли она тянула время, чтобы его позлить, или её спугнуло то, что башня неожиданно наполнилась людьми. Он был в курсе, что она всё ещё здесь. Пока. Его брала досада от мысли, что она может уехать под покровом ночи, и он так и не узнает, зачем она хотела его видеть.
Ален то и дело подходил к окну. Но когда совсем стемнело, решил, что и так слишком много времени потратил на пустые мысли и бессмысленные телодвижения — пора предаться сладким объятиям морфея. Он уже снял сюртук и расстегнул рубашку, когда в дверь постучали. Она? Пришлось снова застёгиваться, а на сюртук махнул рукой.
Лайлита вошла, не говоря ни слова. Процокала каблуками по паркету и остановилась на середине комнаты, будто давая себя рассмотреть. Женщина, уверенная в своей безупречности. Такой он её и запомнил. Кричаще красивой, вызывающей, соблазнительной. Будто и не было этих двадцати лет. Единственное, что отличало теперешнюю Лайлиту от прежней — это царственная манерность.
— Я знаю, какой вопрос крутится у тебя на языке, — произнесла она, посмотрев в глаза, — зачем вернулась?
Да, пожалуй, это первое, что Алену хотелось бы узнать.
— Садись, — он кивнул на кресло.
Она решила принять приглашение. Величественно, будто королева, сделала шаг в сторону кресла, и вдруг её правая нога ни с того ни с сего подвернулась. Пытаясь сохранить равновесие, Лайлита нелепо взмахнула руками. Куда только царственность делась? В следующее мгновение она должна была бы плашмя растянуться у ног Алена. Он машинально ринулся её поддержать, но тоже запнулся. Столкновение было неизбежным. Они треснулись лбами так, что искры из глаз полетели.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Какого дьявола?! — вырвалось у Ольшанского.
В голове стоял адов звон. Они с минуту сидели на полу, потирая лбы. Ален чувствовал, как набухает шишка. Оставалось злорадно утешаться тем, что у Лайлиты тоже рос на лбу рог. Ещё большим утешением было созерцать её стройные ножки, которые неожиданно оказались очень близко.
Какой подходящий момент для разговора. Они оба на полу. У неё шишка на лбу и порваны чулки — совсем не до королевской величественности.
— Так зачем ты вернулась, Лайлита?
— Хотела рассказать тебе о нём…
Глава 23. Теперь это так называется?
Ольшанский смотрел, как Лайлита силилась встать с пола, неуклюже цепляясь за боковину кресла, но у неё не получалось. То ли пятидюймовые каблуки мешали, то ли головокружение от удара ещё не прошло.
— Раньше ты был более галантным, — уколола она его. — Помоги.
Он дотянулся до подушки, которая лежала на софе, и подложил Лайлите под спину, чтобы она могла с удобством опереться на боковину кресла. Она, разумеется, ждала другой помощи — хотела, чтобы Ален помог подняться и усадил, но его всё устраивало. Лайлита недовольно сверкнула глазами, а он, игнорируя её гнев, пристроился рядом, бесцеремонно потеснив её.
— Так что ты хотела рассказать?
— Будем разговаривать вот так — на полу? — в голосе проскочили спесивые нотки. — Спасибо за «гостеприимство».
— А мне нравится на полу. Слова будут проще, без витиеватостей. Хочешь, чтобы с тобой говорили прямо, не выбирая выражений — усади собеседника на пол. Правда же, здесь не тянет на высокопарные фразы?
С её лица слетела спесивая маска. Она вдруг улыбнулась. Искренне.
— Ты и в молодости был хулиганом. Обычно с возрастом это проходит. Но не в твоём случае.
— Ты про жёлтые носки?
— И про них тоже.
Они немного посидели молча. Ален боролся с желанием положить руку на её колено.
— Так что ты хотела рассказать? — повторил он вопрос, который сегодня уже звучал.
— Ты будешь очень зол, когда узнаешь. Такие вещи нужно рассказывать сразу. Ты имел право знать…
Это она о дочери? Естественно, Ален злился, что ему сразу не рассказали о ребёнке. Ему было жаль утраченного времени, жаль, что не имел возможность видеть, как растёт его дерзкая малышка, жаль, что не мог баловать её, как баловал Злату.
— Та наша ночь… Знаешь, я о ней часто вспоминала. Она была прекрасна, не находишь?
Ещё бы Ален не находил. Он тоже вспоминал, а теперь, когда Лайлита была совсем рядом, воспоминания были особенно яркими. Но он напомнил себе, что зол на неё. Она беззастенчиво использовала его.
— Не заговаривай мне зубы. Я знаю, для чего был нужен тебе.
— Да, спасала магию. Но это не меняет того, что ночь была для меня особенной. Тем более она имела последствия. Об этом и хотела рассказать…
— Я уже знаю.
— Знаешь?
— Да. Твоё признание запоздало. Следовало бы сделать это раньше.
— Я хотела. Я возвращалась сюда, когда носила дитя под сердцем. На позднем сроке. Но сложилось так, что наша встреча тогда так и не состоялась. Как только наш сын родился, я вернулась с ним в свой мир. Подумала, так будет лучше…
— Сын? — Ален подпрыгнул, как ужаленный. — Что значит сын?
— Всё-таки надо было подготовить, — Лайлита усмехнулась. — Но ты ведь сказал, что знаешь. Да, Ален, поздравляю, ты отец.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он ушам своим не верил. Лайлита, что, ещё не отошла от падения и удара в лоб?
— Ты уверена, что у тебя родился мальчик? Вообще-то, у нас дочь.
— Что?
— Красавица и умница Валерия.
— У нас сын Вилзорт. Уже выше меня на голову, даже если я на каблуках.