своё поселение основали, и тут я их брошу.
— Так зачем бросать-то? Там и учить тебя пока буду. Заодно и Метеля с Дарёнкой кое-чему подучу. Давно я к ним присматриваюсь. Хорошие у Крицы ребята. Оно вишь, и мне хорошо — то ходи с места на место, а то все в одной куче.
— А может, кто ещё там чему научится?
— Это пока вряд ли. Слишком глубоко в них холопство проникло. А без своей воли любое моё учение во вред будет. Вот ремеслу какому, эт пожалуйста.
— Ну, быть по-твоему, волхв Всеслав!
А в усадьбе дела тем временем лучше не становились, скорее наоборот.
Собрались свободные люди на общий сход и решили старца чёрного упросить совет дать. Пошли к нему всем миром, на колени встали да виниться в грехах начали. Поклоны бить да лбами в пыль колотить. Полдня били да ночь всю! Наутро вышел к ним чёрный старец — сжалился.
— Чего хотите от меня, греховодники?
— Хотим, отец наш, чтобы ты, родимый, совет мудрый дал. Как нам, свободным людям, дальше жить. Свобода — оно конечно хорошо, да вот есть стало совсем нечего. Одёжа вон, совсем износилась, бабы да ребятишки с голоду пухнут, а нам, бедным, даже и опохмелиться нечем.
— Говорил я вам, охальникам, что негоже холопам на свободе быть. Им работать надо да хозяина слушать. Не стало у вас хозяина, некому заботиться о вас, вот и беды ваши от этого.
— Так делать-то что, батюшка?
— Выберите кого поумней да к князю отправьте. Пусть он вам кого из бояр своих, или барина какого даст. Так снова станете вы за барской спиной, как за тыном крепким.
Подумали-подумали мужики, да так и решили. Собрались они на сход, стали решать, кого за барином новым отправить, но за день так и не управились. Потому как без браги, оно и головы плохо работают. Долго судили да рядили, наконец, всё же на Мякишке сошлись. Он старому барину нравился, должон и новому по нраву прийтись. Молодой да смышлёный, и до столицы дойдёт, и князя увидит, и просьбу свободных людей ему передаст.
Не хотелось Мякишке из дома уходить. От жены молодой да дочки малой, а тут ещё жена опять на сносях. Но внял он людям, чай, для обчего дела старается. Собрали ему в котомку кое-какой еды, а по правде и никакой вовсе, потому что ни у кого её лишней давно не было. Только что жена от своего рта урвала, то и положила мужу в дорогу. Вскинул Мякишка тощую котомку на плечо и пошёл к князю в столицу.
Странник из Мякишки, как из лаптя корабль, потому пошёл он в соседнюю деревню. Там расспросил дорогу до следующей, потом до другой, и дальше, дальше… Сколько он так шёл, я не ведаю, но к середине зимы добрался.
Сунулся он было сразу в княжий терем, да страж, что в воротах стоял, на него копьё наставил и заорал:
— Куда прёшь! Лапоть вонючий с драной онучей! Не видишь, княжий терем тута?
— Вижу конечно, только мне к князю и надо.
— И ты, лапотник, думаешь, что к князю вот так и переть можно? У него что, окромя тебя и делов больше нет?
— А как же быть-то мне?
— В шесток, после рассвета, будет он суд судить да жалобы и просьбы разбирать. Вот тогда и подходи.
— А как же мне-то быть? До шестка же ещё пять дён!
— А мне какое дело, где твоя холопска морда жить будет? Иди пока цел, лапоть вонючий с драной онучей.
Понурил Мякишка голову — нехорошо дело начинается, может, домой вернуться? Нет, нельзя ему без барина возвращаться. Тогда совсем плохо станет в усадьбе.
Попросился он в один дом, постучал в другой, везде ему отказ. Говорят, только в трактире переночевать можно, а там деньги платить надо. Откуда у Мякишки столько денег? Пристал он к караульщикам у ворот городских, у ихнего костра и переждал до шестка. Намёрзся, дымом пропах, но куда же деться, коли люди на тебя надеются?
А в шесток, чуть свет забрезжил, он уже, как ухват у печки, тут как тут у княжьего терема. Через время малое, каксолнце взошло, и князь вышел суд судить да жалобы выслушивать. Долго ждал Мякишка, всё не решался со своей бедой к князю сунуться, наконец, когда княжий бирюч прокричал и никто не откликнулся, Мякишка, храбрости набравшись, в ноги ему и бухнулся.
Князь подумал, что опять холопы на бояр своих жалобиться будут, да на сей раз ошибся. Как узнал он про Мякишкину просьбу — удивился. Но потом, поразмыслив, решил, что не так просто будет её выполнить. Кому же из бояр захочется в такую глухомань отправляться? Они же это за ссылку примут. Думал князь, думал — так ничего и не надумал. Подозвал боярина думного вместе подумать. Тот на ухо князю и говорит:
— Помнишь, княже, хазарина — сотника, что на твою сторону переметнулся, когда мы в последней битве верх брать стали?
— Помню, конечно. Склизкий такой, пр-ротивный. Никогда в глаза не глянет, всё с мешком своим таскается. Хоть и помог он нам, а предатель — он и есть предатель.
— Так вот его туда и пошли с глаз долой. Пусть там, на болотах ошивается. А ему скажи, что сажаешь в усадьбу ту за помощь евоную.
Подумал князь, покумекал — он всегда думал, прежде чем слово сказать, за то, наверное, и уважали его в народе. Велел позвать хазарина, а когда тот пришёл, князь и сказал ему, что сажает его в ту усадьбу, порядок там блюсти да самому кормиться, в знак благодарности за помощь евоную. Обрадовался хазарин, бросился ноги князю целовать, но тот ноги убрал, как от жабы отодвинулся.
Вскочил хазарин, свистнул два десятка из сотни своей, и помчались они к новой усадьбе, благо из барахла собирать-то и нечего было — все как один чуть не голышом на конях сидели. И Мякишке конька заводного дали, чтобы дорогу показывал.
Ехал Мякишка, радовался, что волю народную сполнил. Да какого барина везёт! Воина, в битвах бывалого! Такой вмиг порядок наведёт да процветание учинит. А холопы его в шелках ходить будут, ибо знает он, наверное, все пути-дорожки по земле, да где что достать-прикупить можно!
Звали нового барина по-хазарски странно — по-нашенски и не выговоришь. Как-то на «мешок» похоже, да и сам мешок присутствовал, тут к седлу притороченный. Потому Мякишка его «Мешком» и прозвал.
Ехал Мешок недалеко за Мякишкой,