Читать интересную книгу Выше полярного круга (сборник) - Валентин Гринер

Старшина и конвойный обыскали Сидельникова, но не нашли у него решительно ничего, только отобрали галстук в крупный горошек. Володя почему-то вспомнил, что этот галстук недавно подарила ему Зина…

— Первый раз? — спросил старшина.

— Первый.

— А что сотворил?

— Поскандалил в ресторане с «чародеями».

— Кто такие? — улыбнулся дежурный.

— Музыканты из оркестра, — подсказал конвойный. — Из «Центрального». Один тут у тебя отдыхал пятнадцать суток. Помнишь, усатый такой, с круглой мордой?

— Барабанщик. Помню… Тещу, кажется, побарабанил…

— Точно. Я его и привозил.

— Товарищ старшина, мне бы где-нибудь рублевку одолжить на телеграмму домой. Там ведь ничего не знают, — обратился Володя к дежурному. — Подумают: пропал человек…

— Будь спокоен. Все сообщат без тебя. Бесплатно. За государственный счет. На это статья расходов имеется… А про «товарища» на время забудь. Здесь только граждане и начальники… Пошли, Чародей. — Старшина взял огромную связку ключей и отвел Володю в камеру № 4.

Впервые Сидельников оказался в неволе. Камера была полутемной. Сквозь крохотное, затянутое решеткой и наледью окошко под самым потолком свет едва проникал в помещение, где тошнотворно пахло хлоркой и мочой. Володя постоял несколько минут у двери, осмотрелся. Возле наружной стены были расположены нары, рядом — бачок с водой и шесть пластмассовых кружек. Слева от входа — унитаз на высоком помосте. Вместо сливного бачка — обыкновенный водопроводный кран…

В камере было тихо и мрачно. «Интересно, — подумал Володя, — одному мне здесь сидеть?» Ему хотелось быть одному, чтобы ни с кем не говорить, никому ничего не рассказывать. Он знал: приличные люди попадают сюда очень редко, по случайному недоразумению, а провести десять суток в обществе шаромыг и алкашей казалось невыносимым.

Он снял полушубок, бросил его на край замусоленных нар, прилег, закрыл глаза и посмотрел на себя как бы со стороны, как бы с экрана, где цветные кадры сменялись черно-белыми и проектор памяти прокручивал его жизнь в таких деталях, о которых прежде он не задумывался.

Прошло всего лишь три дня с момента, когда он вошел в кабинет Козюбина, и неожиданно закрутилась вся эта карусель с командировкой. Собственно говоря, для чего ему надо было переться к начальству? Доложил бы мастеру: нечем работать — и все. Пускай бы заботились те, кому положено по долгу службы… Зина, как чувствовала, не хотела, чтоб он ехал, горькие шуточки шутила, а вышло-то все по ее… Ненадежным человеком оказался Владимир Сидельников, ненастоящим. Вчера в это время философствовал в люксе, по телефону игрался с «кошечкой», фантазии всякие придумывал про других, а получилось — про самого себя… Снабженец, доставальщик… Такими деятелями улицы подметают, гражданин Сидельников…

— Гражданин Сидельников, на выход… без вещей. — Это старшина грюкнул кованой дверью, прервал грустные размышления. — Отдохнул?

— Отдохнул…

— И хорошо, — сказал старшина. — Теперь самое время поразмяться, чтоб пролежней не было и костюмчик модный не мялся.

Сидельников поднялся, пошел к двери. Старшина привел его в дежурку, вручил помойное ведро и швабру. Овчарка в углу смотрела на него с подозрением.

— Не укусит? — спросил Володя. Он с детства боялся собак.

— Своих не трогает, — улыбнулся старшина, и пояснил задачу: — Пока твои коллеги занимаются общественно полезным трудом, тебе прядется навести порядок в семейном общежитии… Значит, так: от первой камеры до десятой. Тут немного. Примерно три сотых гектара… Откуда начнешь?

— Откуда угодно. — Володя отвернулся. Его душили слезы. Он, заслуженный лесоруб, должен мыть вонючие камеры. Легче, пожалуй, удавиться. Но что делать, надо мыть. Это не на участке, где можно поспорить с любым начальником, покачать права. Тут не покачаешь…

Давно, со времен военной службы, не занимался Сидельников этим грязным делом. Да и в армии — только на первом году. Потом кончил полковую школу, стал младшим сержантом и сам руководил уборкой помещений…

Полы в камерах были бетонными, шершавыми, тряпка скользила плохо, да и события минувшей ночи порядком истощили физические и духовные силы: таким вялым и раздавленным Володя себя не помнил. Сцепив зубы, он принялся драить и омывать из крана замызганный унитаз, возвышавшийся в углу камеры…

К десятой камере он добрался, когда бельмо маленького окошка уже не подавало уличный свет. Старшина зажег электрический. Пристроенная под потолком лампочка в металлической оплетке походила на поблекший от дорожной пыли цветок одуванчика; не то от этого грязного света, не то от напряжения и похмельной тошноты у Володи Сидельникова рябило в глазах.

Володя вымыл ведро, швабру, долго полоскал руки (ему все казалось, что они недобро пахнут) и объявил дежурному, что задание выполнено.

— Полегчало? — иронически улыбнулся старшина, и пояснил: — С похмелья, гражданин Сидельников, надо потрудиться до седьмого пота. Пот выгонит из организма все отработанные шлаки, всю дрянь, какая попала в кровь с водкой… Почему, скажем, интеллигенция мучается с похмелья сильнее? Да потому, что за письменным столом много не попотеешь… Теперь отдохни до ужина. Потом посмотришь кино… с коллегами. — Старшина проводил Володю в четвертую камеру и запер на ключ.

Сидельников упал на нары, спрятал голову в полушубок и тут же задремал. Очнулся он от стука в двери и громких голосов.

— С пополненьицем, братва, — сказал кто-то над его головой. — Рабочий класс или прослойка?.. Сразу видно, воспитанный человек: занял местечко с краю…

Володя поднялся, сел на нарах, свесив отяжелевшие ноги, вяло оглядел «коллег». Их было пятеро. Они принесли с одеждой свежего воздуха, отчего, казалось, стало легче дышать.

— Судя по костюмчику, придурок, — проговорил плюгавый мужик в ватнике и непомерно больших валенках.

— Тебе какое дело до моего костюма? — зло зыркнул на него Володя. — Может, дать поносить?

— Давай, — по-лошадиному заржал плюгавый.

— Я одному дал — до сих пор горбатым ходит, — с угрозой сказал Володя. «Коллеги» как-то сразу притихли. Сидельников встал и важно прошелся по камере, разминая ноги. Он не раз слыхал от бывалых людей, что в подобных заведениях надо вести себя дерзко даже с самыми сильными и наглыми, только тогда тебя будут уважать. Он окинул взглядом присутствующих и убедился, что среди них не было не только сильных, но даже сколько-нибудь равных ему; все, как на подбор, дохлые, замызганные, видимо, как заметил судья, алкоголики с большим стажем, истощенные бочками и цистернами выпитого за свою жизнь.

— Тимоха пошутил, — примирительно произнес тот, что первым поинтересовался социальным положением Сидельникова. Это был сравнительно молодой альбинос с дебильным лицом и выпученными глазами.

— А ты, Холостяк, почисть новичку ботиночки, — обиженно сказал Тимоха. — Они у него запылились… вот и почисть…

— Замолкни, — цикнул Холостяк. — У человека плохое настроение. Человек попал в неволю на… сколько суток? — Он смотрел на Сидельникова в ожидании ответа.

Володя снова прилег на свой полушубок, ответил с некоторой небрежностью:

— Червонец…

— Десять суток — не десять лет, — успокоил его Холостяк. — Пролетят — не заметишь… А за что?

— «Чародеям» поддал в ресторане…

— Это кто такие? — поинтересовался степенный мужик солидного возраста. Он, как только пришел, лег, не раздеваясь, на нары и лежал молча, неподвижно глядя в серый потолок…

— Музыканты из ресторана «Центральный»…

— Их всех, падлов, передавить надо, — зло обронил Тимоха. — И на хрена ты в ресторан поперся? Негде разве выпить?! Там же семь шкур дерут. В магазине взял два «фауст-портвейна» — трешка. Это, считай, полных полтора литра. Вещь! В ресторане за такие деньги и сто пятьдесят не выйдет… Да. Ресторан для фраеров и дураков…

— Я дома пил, все одно тут оказался, — сказал Холостяк.

— Ты ж сам старался, — напомнил степенный мужик.

— Верно, старался… Давно мечтал холостяком быть… Нарежусь, бывает, до упора, явлюсь домой, начинаю Машке права качать. Молчит, дура. Или, хуже того, ублажает: «Васенька, миленький, ложись поотдохни. Ты ведь у меня умненький. Умный проспится, дурак — никогда…». Я ей пару пачек отпущу. Скривится — и опять же не пикнет. Хоть бы, думаю, паразитка, заорала, милицию вызвала, заявление написала депутату или в суд. Так нет! Всем хвалится: мы, мол, с Васенькой живем голубями, из одной тарелочки едим… А мне это — во! — поперек горла стоит. Но уйти не могу: причины нету. Без причины совесть не позволяет… — Он, видно, рассказывал эту историю не один раз, все знали се назубок, оттого и прозвали альбиноса «Холостяком».

— Все ж своего добился, — сказал Тимоха. — Упекла она тебя…