Читать интересную книгу Новая эра. Часть вторая - Наум Вайман

Зашел в «Стемацкий» на Алленби, там есть такая Сарит Томшински, русскими книгами занимается, предложил свою. Повертела в руках, говорит «мехубад19», но мы у частных лиц не покупаем. Понимаю, говорю, но это вам, в подарок. Сразу бросила книгу, как раскаленный уголь. Может, это считается взяткой? В другом магазине, только заикнулся: мы книги не берем! В общем, продавать свою книгу, или дарить незнакомому человека – ад унижения. Но так и должно быть.

5.4. В час встретил Герца, привез его к нам. Отобедали. В Риге его встречали празднично, с цветами. Дали деньги на фильм. Рассказал о замысле:

– Все началось с того, что захотелось снять про того мальчика, из «На десять минут старше», что с ним теперь, ну да, это теперь модно, ну, я его нашел. Конечно, от того богатства эмоций ничего не осталось, лицо неподвижное, нет, он вполне благополучен, кончил университет в Швеции, у него своя фирма, отец у него в латвийском правительстве, но такое ощущение, что он пережил какой-то очень тяжелый момент в жизни, он играет в бридж, участвует в международных соревнования, вначале я поехал с ним на чемпионат мира по бриджу, это было очень интересно. … Я в первый раз приехал в Иерусалим в 88-ом, и нас поселили в Мишкенот, напротив Дормицион, и мы каждое утро вставали под звон его колоколов и любовались его стройной башней, мог ли я знать, что через десять лет похороню там Иру… … Я знал, что в больнице уже ничем не могут помочь, поэтому она умирала дома, и я думал, вот неужели ничего не останется?, и тогда я стал снимать, однажды пошел снег, это было так здорово, из двух окон было видно, и она сидела у окна, а я снимал, однажды приехала ее близкая подруга, из Америки, приехала на один день, попрощаться, и мы испекли хлеб, сами, такой вкусный получился хлеб… А она гиюр20 не успела пройти, и мне предложили общее кладбище у Беер Шевы, или, если за деньги, то, вот, у Дормицион, и этот, из похоронного, сразу позвонил священнику, все устроил… Меня положили на операцию, и такое настроение было, во-первых, неизвестно чем кончится, и потом для врачей ты же не человек, а такой станок, на котором они работают, и тут я решил взять камеру, сказал своему оператору, договорился с врачами, а я еще в Риге снимал фильм об операции на открытом сердце, а потом здесь уже снял похожее, это потрясающе, как они берут циркульную пилу, взрезают грудину, раздвигают, вот мы говорили об «Уроке анатомии» Рембрандта, ведь художникам разрешили рисовать в анатомическом театре только где-то в 16 веке, и я помню эти рисунки, один такой: стоит человек, и грудь его вот так раскрыта, а в «окне» этом – пейзаж, вот они раздвигают, ставят такие распорки, каркас металлический, отсекают сердце, подключают к искусственному сердцу, а это такой огромный агрегат, который жужжит и стучит со страшной силой, а само сердце опадает, в нем только немного крови оставляют и поддерживают определенную низкую температуру, а потом опять подключают, но сердце еще не действует, оно как бы забыло, что ему делать, и тогда они подключают такие два электрода, хирург весело говорит: «улю-лю», потом еще раз «улю-лю», оно вздрагивает и начинает двигаться, а потом уже бьется, и на нем еще остаются такие железные зажимы, и вот ты видишь, как они бьются, вместе с сердцем, как оно увлекает их своим биением.., вот все это мы теперь сняли со мной, и знаете, когда я решил взять камеру, то все изменилось, я перестал быть станком и стал наблюдателем, и настроение изменилось, и все. … «Урок анатомии» – моя любимая картина. Французы сделали замечательный фильм о Рембрандте, в тех же красочных тонах, с такой же подсветкой, как его картины…

Сказал ему, что давно хочу купить видеокамеру, но все не решаюсь: если серьезно взяться за это дело, все время отнимет, а просто так – неинтересно.

– Вы должны сначала решить, какую роль вы на себя берете, гостя, или наблюдателя… Трудно наблюдать и не вмешиваться. Вот я однажды на тахане мерказит21 видел пару, она в солдатской форме, с оружием, а он – просто, в обычном, и они сидели прямо на асфальте, и он обеими руками держал ее за лицо и что-то очень темпераментно ей говорил, это была потрясающая сцена, мне так хотелось ее снять, но я боялся, что они заметят, я раз прошелся, второй, незаметно щелкнул «леечкой», еще раз, не заметили…

Рассказал мне свою «сердечную» историю.

– В первый раз это у меня случилось, когда мне было пятьдесят, ровно двадцать пять лет назад. Я приехал в Москву, как раз на праздники, вышел из гостиницы, народ гуляет по улицам, и вдруг чувствую боль вот здесь, и тошноту, слабость. Вернулся в гостиницу, думал-думал, вызвал скорую. Приехали два бугая, сделали мне электрокардиограмму, говорят: лежи, не двигайся.

– Так они должны были вас в больницу отвезти, раз уж «лежи, не двигайся».

– Никуда они меня не отвезли, и лекарств никаких не дали, сказали полежи пару дней. И вот я лежу, за окном праздник, и чувствую, что ухожу. Но потом боль ушла, поднялась вот сюда, к горлу, перевалила за плечо, под лопатку, а потом ушла. И я встал и пошел. Первое время еще чувствовал себя не очень, а потом и забыл про это. А второй раз, уже в Риге, меня положили в больницу, инфаркт, нет, тоже ничего не делали, просто месяц пролежал, дали нитроглицерин вдогонку, если плохо, то глотать. И вот уже в Иерусалиме, зимой, Ира была уже больна, я шел по улице и вдруг чувствую – опять, взял я нитроглицирин, причем сразу две таблетки, последние были, и там еще крошки какие-то, все запихнул, и, видимо, это была слишком большая доза, это же сосудорасширяющее, и я свалился без сознания, очнулся, кто-то стоит надо мной, спрашивает: «Ата беседер? Ата беседер?22» Какой уж там беседер. В больнице мне сделали центур, ну а потом… А в армии я заболел туберкулезом, один врач посмотрел, говорит: о, у вас уже дырка сейчас будет в легких, дело плохо. Ну, я тоже уж думал, все, во цвете лет. А другой врач вселил в меня надежду, говорит а вот мы сейчас вам легкое отожмем, выдержите – выживете, ну и, отжали мне легкое, хорошо еще там ничего не слиплось, нет, никаких лекарств не давали, сказали бесполезно, ну и организм молодой, крепкий, выдержал…

Герц небольшого роста, коренастый, франтоватый, в такой юнкерской фуражке. Рассказывал мне о камере, и при этом навел ее на портрет Риммы, который еще Аронштам, отец Жанны сделал, лет пятнадцать назад (выяснилось, что Герц был с ним знаком, и жену его, Зину, он хорошо знает, да, она ж была актрисой в Рижском драматическом), потом на меня. «Я не снимаю, вы не волнуйтесь, я только смотрю ракурс, подсветку…» Но я понял, что он снимает. «Бесшумно работает», – говорю. «Да». Пересадил меня под окно, снял с одной стороны, с другой. Потом дал посмотреть. Я увидел портрет жены, потом себя с беспокойным, напряженным, почти воспаленным взглядом, потом, в другом ракурсе, в мягком свете, вдруг успокоившимся, задумавшимся, потом – в третьем, почти умиротворенным, и свет из-за головы. И подумал, вот, несколько кадров, и все ухватил, и даже то, что с портрета начал, все под ее сенью, вся моя жизнь. Как он это увидел? Умен, черт. В этом-то все и дело. В рамку камеры-то каждый может смотреть, а вот что-то увидеть…

Спросил меня, что сейчас делаю. Я поведал что-то бессвязное о Христе, о том, что ситуация тогда кажется мне похожей на нынешнюю. Он кивал.

– Но вы работаете?

– Да работаю-то я каждый день, иногда целый день, но как-то не целенаправленно… Ну и хронику пишу, мы же документалисты…

К шести отвез его на Центральную автобусную. Часа через полтора он позвонил, сообщил, что доехал благополучно, поблагодарил.

6.4. Утром гуляли с женой по парку. Деревья цветут пышными белыми и сиреневыми цветами. Жена нагибает ветки, нюхает, гладит цветы.

Мимо идут два дворника, один высокий, сутулый, другой помельче, русоволосый. Высокий обращается ко мне на русском, но с непонятным акцентом:

– Каким спортом занимались?

– Когда-то – боксом. А что?

– То-то я смотрю… Вы и сейчас в хорошей форме.

– Таких бы пяток в наш парк, – говорит блондин, – головы бы им пооткручивать.

От Л:

Помнишь: твое желание посылать мне свои писания, а мое их читать, м.б. и есть «такая наша любовь»? Так что давай записки до отъезда, а то как же я буду спать без моего любимого писателя? А таблетки я принимаю только когда чувствую сердце. Ну, ты нашел профессора?

Во-первых, хаг Песах самеах! Ве кашер23. И здоровья. И всей семье благополучия.

Профессора не ищу пока. Ну их.

Спать без любимого писателя конечно трудно, но и с таким любимым писателем тоже, понимаш, не уснешь…

Priglasheniye k zastolyu

Наум, привет!

Хочу предложить твоему вниманию составленный мною реферат сочинения М.О.Гершензона «Ключ веры». Предлагаю следующую форму обсуждения. Если идеи Гершензона тебя заинтересуют, ты выскажешься по этому поводу, а я в ответ, как неисправимый однодум, попробую, с учетом твоих замечаний, произвести «проекцию» этих идей на свою концепцию и «дать врачебное заключение» относительно «сотериологического диагноза» Гершензона. Разумеется, для такого «анализа» подойдет не всякий текст. В этом смысле «Ключ веры» подходит идеально, поскольку многие заключения Гершензона даже фразеологически близки некоторым обсуждавшимся нами идеям, но как раз на этом фоне кардинальные различия в подходах проступают особенно отчетливо.