Сознательно, или бессознательно, Гершензон туда и клонит, когда пишет о морали, что «религия узнает свой лик в морали», то есть религия становится сводом законов, которые все призваны выполнять, стихия жизни обретает каркас. Замечательно, душа верующего успокоилась: выполняй законы и ты на правильном пути (в рай). Так вера в Замысел становится верой в жрецов-законодателей. «… личность, как самочинная воля, должна угаснуть и стать лишь приемником и исполнителем Божьих велений». А на деле – велений попов и раввинов. А кто они такие? Много книжек прочитали? Да и я немало. Или у них нет своих «житейских» интересов, только божеские?
В общем, получается, что вера – это покорность. И дело не в том, что душа моя против покорности, допустим, это мои проблемы, но покорность означает конец той самой свободы выбора и личной воли – зачем она тогда была дадена? «Таким и должен стать человек – не самозванным хозяином, ставящем себе цели, но и не механическим орудием, а усердным и умелым исполнителем». Исполнитель – это и есть орудие.
В общем, либо стихия, либо Замысел.
«Вселенная и единосущный ей человеческий дух – неукротимый огненный вихрь: вот познание, олицетворенное в образе библейского Бога. Это безыменный и безликий, но реальный Бог, носящийся самумом по миру, распаляющийся пламенем, извергающий дым и горящие уголья, плавящий горы, бешено-вспыльчивый, беспощадный, ревнивый, нетерпеливый, забывчивый».
Это мне подходит, красиво. Но если Бог – стихия (у Гершензона он совсем уж гераклитовский – столп огня), то как он может быть «еще и законодателем»? Да еще «олицетворением тех непреложных стремлений к совершенству»?
«Бог Синайских кочевников – преимущественно энергия». С одной стороны – «энергия», а с другой – «наглядная схема мира» (подчеркнуто). Что-нибудь одно, либо стихия-энергия, либо схема. Стихия на то и стихия, чтобы схемам не подчиняться. Или как?
В общем, у бедняги в голове все перепуталось.
Странные тексты возникают у людей, так сказать, полурелигиозных – особенно из евреев —, то есть пишущих о Боге серьезно, как о чем-то «живом», но в то же время не с точки зрения веры, а – доморощенной метафизики.
Вот, допустим, евреи осознали и даже придумали свод законов «общественного общежития», дабы выполнять эту Божью или Мировую волю, тот самый «еврейский Закон». Так что же Гершензон ему не следует, что ж он не следует воле рода еврейского, и вместо того чтобы Тору учить, где только и можно найти «знаки» Замысла, изучает нахрен ненужную никому русскую литературу? Талмуд ему не указ? А кто ему указ, кто ему «раскрыл Замысел», Пушкин? Или, может, Чаадаев?
И потом, если Бог вочеловечился, то он теперь как бы и не нужен, умер стало быть?
Тут Гершензон явно гнет к христианству: Бог – страдалец, «путь Бога в истории – крестный путь» и т. д.
И на этом фоне особенно смешны всякие инфантильные попытки возвеличить «нашу нацию», такой своеобразный «интеллигентный» национализм, или национализм для интеллигентов (универсалистов!): «Но еврейский народ первый в полном объеме определил задачу разума (великий еврейский народ, ВЕН!, как говорили на идиш: вус? вен? – где, что?): надо поставить исследование в мировом масштабе. И, не дожидаясь других, один предпринял гигантский труд, плодом которого должно было быть спасение человечества, предпринял и исполнил (ВЕН), насколько сумел, – во всяком случае, с величайшим рвением и непоколебимым мужеством, „весь в язвах“ от бесчисленных взрывов изнутри и извне (о, ВЕН!)».
Кстати, утверждая, что «единственной школой, научающей упорядочивать внутренние взрывы, является общежитие», Гершензон оказывается на поле социологии, тот же Мосс, кстати, современник Гершензона, прекрасно объяснял религию через «общежитие».
В общем, ключ веры это просто желание упорядочить мир, страх хаоса и неопределенности.
«…мировая воля, без задержек циркулируя в тебе, будет сама безошибочно направлять твои шаги в целостном движении всей твари к неведомому совершенству». Да она и так во мне вовсю циркулирует и куда-то меня направляет. Может, и к совершенству, дай-то Бог, знать бы только что это такое…
В общем, что я тебе скажу… Как еврей еврею… Много духовного поиска.
Всегда твой
Наум
От Л:
Хаг херут самеах24 тебе тоже! Как я буду засыпать, это не твоя забота, а записки пришли пожалуйста перед отъездом чтоб я знала к чему еще ты потерял интерес.
А вот к запискам и потерял, все это кажется мне дурной бесконечностью круговорота и продолжать надоело.
8.4. Седер Песах25. Очередной маразм. Брызжущая гневной энергией теща, затюканный тесть с несчастными глазами, ерничающий шурин («Господу Богу помоо-лимся!»), никакого седера26, который мне почему-то хочется сделать по всем правилам, но воевать с «народом» лень. Мама заискивает перед тещей: «садитесь, садитесь!», теща: «А я хочу постоять!», сноха «подкалывает»: «рыба ничего, только соли мало»…
Сытую тещу повело на воспоминания чуть ли не о выходе из Египта:
– Я сегодня разговаривала с дядей Семой по телефону, он в Новосибирске, брат матери, ему уже девяносто два, или три, он тысяча девятьсот восьмого года рождения, я очень хорошо помню, я очень люблю дядю Сему, он был генеральным прокурором Новосибирска, а во время войны он был в военной прокуратуре, а потом его бросили на Армению… мой дед бежал от белополяков, они так издевались над евреями, они его страшно избили, и он еле дошел до нашего городка, пришел к маме, сказал покажи мне внука, а Борис тогда недавно родился, и он так над ним плакал, а потом он через несколько дней умер, он ездил по всему миру и сделал много хорошего советской власти, он был купец первой гильдии, да, а бабушка успела унести в эвакуацию горшок с царскими золотыми монетами…
На просьбу мамы говорить «потише» она обернулась на открытое окно и почти закричала:
– Пусть все слышат, пусть кегебе слышит, я ничего не боюсь, да, в Сибирь, через всю Россию, и горшок шел за ней… а другой дядя погиб на рапирах, он занимался рапирами… когда евреи стали скрывать свое родство… я поехала к нему в 1938 с Изенькой, который потом погиб, и я помню солнечное затмение, тогда произошло солнечное затмение, вдруг стало темно, так страшно, мачеха стала кричать: «Конец света! Конец света!», а дядя Сема ушел с тетей Розой, а она все кричала: «Конец света, конец света!», она была такая местечковая, верующая… и я пошла в центральную прокуратуру, я ничего не боюсь, я решила разыскать дядю Сему, меня долго расспрашивали, кто я ему, я не героиня, я нормальная женщина…
– А где горшок-то?! – орет шурин.
– Игорь, как тебе не стыдно! Это твои родственники! Твои, твои!… а другой брат погиб в империалистическую… перестаньте курить, Илюша, иди сюда… всё, вы от меня устали, я молчу, здесь меня не уважают, я вам никогда больше не буду ничего рассказывать, здесь не уважают Любовь Рафаиловну…
Для Л:
Обещают похолодание. Читаю Розенштока-Хюсси. Едем на Крит. Пароход уходит, машу тебе рукой…
13.4. Наговорил Р на автоответчик: «А я думал, ты мне нашепчешь что-нибудь. Я без тебя измаялся на этом Крите…»
Перед отъездом не выдержал, «исповедался» Аркадию. Он говорит: «Тебе повезло. У меня за всю жизнь никогда не было классной женщины». А у него много было. Но он искал перепихнуться. И весьма преуспел в этих поисках. Вот и она тоже, перепихивается, небось, с утра до вечера, и горя мало.
Написал Юле-переводчице о фильме Гринвея «Восемь с половиной женщин».
Наум
Имя знаю, фильм – нет. У нас не идет. Видео нету. Если не лень, опишите «картинку».
Спасибо, Юля
Юля, привет!
Фильм пересказать невозможно. Это такая перекличка-полемика-фехтование с Феллини и со всей «эпохой Феллини» (культурной эпохой), которая была еще эпохой относительно «непосредственной». А теперь без «юридических советников» внутри себя человек шагу не сделает, ни одного захудалого чувства не возникнет неотрефлектированного, не занесенного в «культурный протокол». И как все это «непосредственно» сказывается на «любви-с». Хотя «трудный опыт» показывает, что если баба (пардон за фольклор) «зацепит», то хрен отрефлектируешь… (за фольклор я уже извинялся) А может это у меня «старое» сознание работает, на Феллини ж воспитывались, если не хуже…
Наум