Читать интересную книгу Новая эра. Часть вторая - Наум Вайман

Так или иначе, но «снятие индивидуации», «возвращение в родовое», это как бы «очернение» индивидуации, негативное отношение к этому явлению. Но мы же знаем, что индивидуация не абсолютно негативна, наоборот, в ней самой открываются просторы «освобождения», и соответствующие «восторги». (Весь романтизм – это такой восторг индивидуации, опьяненной своей свободой и могуществом.) Чем они хуже «дионисийского идиотизма»? (Именно романтизм вытащил на свет божий «тень Диониса». ) Кстати, и история искусства (ты же «эстетик»), и твоя пресловутая «схема Чижевского», «синусоида», «узлы» культурных эпох, «коллективистских» и «индивидуалистических», все говорит о том, что эти два направления «вверх» и «вниз» борются постоянно (и Гераклитом нас не заморочишь). Вопрос, если уж пользоваться терминами из области теории волн (синус), то какова «постоянная составляющая»?

То есть весь механизм – осознание «индивидуации» и ее деконструкция (низведение) до уровня первоначального «родового» истока, способная вызвать эмоцию «возвращения блудного сына» – все еще представляется мне проблематичным. И не единственным. Ведь кроме «блаженства возвращения», «блаженства покорности» есть и «блаженство улета» и «блаженство покорения» (ветер дальних странствий).

Всегда твой

Наум

Вечером пошли на концерт, Марик пригласил. Играли Мендельсона и Брамса. Потом с ними, с Матросами и «скрипачами» пошли в кафе на углу Пинскер. Раздавили две бутылки красного. Лялечка Матрос на мне виснет, в ухо нашептывает: слышала, что ты написал замечательную книгу, когда я ее получу? Ножки точеные, редкие ножки, и вообще фигурка, и на лицо милашка, а темперамент! Захватила роль тамады и все тосты про любовь – тоскует баба. Тоже в районе пятидесяти. Грустно стало. А «скрипачка» мне все еще нравится, если обстоятельства подыграют, возьму копье наперевес.

1.4.2001

Наум, привет!

Честно говоря, прочитав письмо, я ощутил давно забытое ощущение – deja vu. Все уже было: мы вязнем, не продвигаясь ни на шаг. Ведь нельзя каждый раз «уточнять базовую терминологию» (выглядишь зацикленным педантом), но стоит сделать хотя бы один шаг – и тут же абсолютно превратное понимание исходных постулатов обессмысливает всякую попытку продвинуться вперед. Ни одной из своих идей я «в зеркале твоего понимания» не узнаю. В общем, не знаю, что и делать. Двигаться вперед бессмысленно, а в сто первый раз уточнять базовые понятия – как-то глупо. Ответить же на все вопросы – значит написать многотомную «Философию искусства». Изумляют и попытки «подловить» меня на каких-то «противоречиях», даже колебаниях и смущениях. «Ты уже не настаиваешь на единственности этого пути» и т. п. Интересно, когда это я настаивал на «единственности пути»? Вспомни мои общие схемы, в которых религия личного спасения всегда рассматривалась как альтернативная, а именно магическая стратегия (в противовес жреческой). Ты сам, обсуждая мою концепцию, как-то очень давно остроумно заметил, что религия и искусство у меня «борются за одни и те же рынки», то есть конкурируют на одном – а именно сотериологическом – поле. Почему тогда, много лет назад, ты это понимал, а сейчас вдруг не понимаешь и говоришь, что я «уже не настаиваю»? Что значит вообще настаивать на единственности пути? Не признавать существования религии? Или не признавать, что религия занимается спасением (то есть относится к сотериологической сфере)? Я, как ты помнишь, примерно тысячу раз писал тебе о «шизофреничности» современного европейца, который спасается сразу двумя взаимоисключающими способами. Я вообще не представляю себе человека в здравом уме и трезвой памяти, который стал бы утверждать чушь о «единственности пути».

Далее. То, что ты выдвигаешь в качестве альтернативы, вообще не относится к сфере сотериологии. Я постоянно ощущаю в твоей мысли попытку при каждом удобном и неудобном случае свернуть в сторону и устроить очередную «вселенскую смазь». Вот самый свежий пример: «Ницше, скажем (для которого философия тоже не была праздным умствованием, а путем спасения), всю жизнь пытался это снять в другом направлении, прочь от рода. И в восторгах своих творческих радений наверняка испытывал „освобождающие эмоции“». Попробуем разобраться в этом пассаже. Во-первых, не «всю жизнь». И объяснял он снятие индивидуации именно на путях «дионисийства», а вовсе не «в другом направлении» (как ты пишешь). Неужели нужно заново объяснять, что именно Ницше реанимировал интерес к «Дионису», и именно ему сотериологическая мысль обязана лучшими своими достижениями (такими, например, как философия искусства Вяч. Иванова)? Во-вторых, пока Ницше не сломили головные боли, и он был в силах держать мысль, а именно в «Рождении трагедии», он проводил четкие различия между искусством, как сотериологической деятельностью, и философией, как деятельностью, объясняющей механизмы воздействия искусства. Сама философия по природе своей не спасает, она объясняет, как осуществляется спасение. Нельзя одновременно спасаться и объяснять, как спасаешься, потому что спасение требует самозабвения, а анализ его не терпит. Эту мысль я повторял в письмах к тебе раз двести. Другое дело, что в своих поздних работах, которые, по моему глубокому убеждению, ничем не обогатили эстетику (хотя там и есть глубокие идеи иного характера), Ницше действительно пытался спастись на путях философской мысли, и действительно «в другом направлении, прочь от рода» (тут ты прав). В результате у него получился уродливый симбиоз: и не художество, и не философия, а незнамо что.

Но ты не ограничиваешься примером из Ницше, ты мне приписываешь стратегию именно позднего Ницше, наиболее мне чуждую. Цитирую: «ведь ты сам занимаешься философией, и для тебя это не праздные «упражнения ума», а самая что ни на есть «сотериология» (утешение философией!) «… Еще раз объясняю: я не «спасаюсь» философией и не «утешаюсь» ею. Я, слава богу, не Ницше и не Боэций. Я анализирую различные сотериологические стратегии, классифицирую их и сопоставляю, пытаясь выработать непротиворечивую общую теорию, т.е. занимаюсь нормальной научной деятельностью (с каким успехом, это другой вопрос). Я спасаюсь, когда испытываю катарсис. Когда я анализирую механизм его устройства, я не только не спасаюсь, но занимаюсь деятельностью, исключающей спасение. Может быть, для меня философия – это и не «праздные» упражнения ума, но это не более, чем упражнения ума. И для меня твое предложение спасаться с помощью науки или философии – это просто абракадабра, сапоги всмятку.

Далее о «негативности» индивидуации. Вот моя формулировка: «Индивидуация – это негативное последствие индивидуализации». Это не мысль, не теория, это исходный постулат. Ты можешь принять его, или отвергнуть, или предложить альтернативный. Но ты не можешь одновременно принять его и не принять (то есть толковать в дальнейшем вкривь и вкось). Но что я вижу дальше, в этом же самом письме? Цитирую: «Но мы же знаем, что индивидуация не абсолютно негативна, наоборот, в ней самой открываются просторы „освобождения“, и соответствующие „восторги“. (Весь романтизм – это такой восторг индивидуации, опьяненной своей свободой.) Чем они хуже „дионисийского идиотизма“?» Если бы ты употребил вместо слова «индивидуация» термин «индивидуализация», то я не стал бы с тобой спорить. Действительно, индивидуализация сама по себе никак не негативна (а в плане биологической эволюции исключительно позитивна), но чем «позитивней» индивидуализация, тем негативней вызываемая ею индивидуация, и тем более изощренных приемов снятия она требует.

Теперь о романтизме, «маятнике Чижевского» (кстати, это мой термин, и ты напрасно считаешь его общепризнанным; к тому же, я настолько «усовершенствовал» схему, что, не отрицая приоритета Чижевского, считаю ее в большой степени своей собственной. Во всяком случае, как я выяснил, Чижевский вообще не рассматривал общеэстетических аспектов своей схемы, ограничиваясь рассмотрением на литературоведческом уровне) и тому подобном. Конечно, ты понимаешь, что легче задать такой вопрос, чем на него ответить. Чтобы не писать многостраничную диссертацию со схемами и чертежами, ограничусь тезисами. «Маятник Чижевского» дает представление о динамике перемещения акцентов в построении художественного целого: то уклон к родовому полюсу, то к индивидуальному. Но при этом даже на полюсах нет абсолютного преобладания одного из них (что привело бы к распаду художественного целого). Так, уже в эпосе Гомера заложено ядро трагедии (которая черпала сюжеты из того же Гомера), а в греческой лирике (типа Архилоха) наблюдается крайний «продукт распада» эпоса, но все же еще скрепленный «остаточной» родовой памятью. Так что, говоря о романтизме, мы толкуем не о распаде художественной формы, а всего лишь о перестановке акцентов. Более того, уже в рамках романтизма наблюдается тенденция «шараханья обратно», когда художники отрекались от своих творений периода «бури и натиска» и искали спасения в лоне антииндивидуалистических институций. Самый яркий пример – обращение позднего Фр. Шлегеля в католицизм; но подобную эволюцию пережили практически все романтики (об этом есть классические работы Гамана, Жирмунского, Лидии Гинзбург, просто лень искать и цитировать). Так что архетип снятия индивидуации остается единым; происходит лишь переакцентуация в рамках его целостности. Другое дело, что на обоих полюсах (как родовом, так и индивидуальном) некоторые горячие головы «перегнули палку», у них и получились художественно неудобоваримые вещи (например, «150 000 000» Маяковского как образец коллективистского бреда и «Записки курильщика опиума» Т. де Куинси как образец индивидуалистического бреда, но это исключения, подтверждающие правило. Правило единства архетипа эстетического спасения – Жреческого архетипа).