— Шеф положил на тебя глаз, — сказал он мне однажды вечером.
— Даже приглашал на прогулку за город. Он, мол, знает ресторанчик, где подают очень вкусную форель. Что ты скажешь о форели?
— Форель как форель, — засмеялся муж. — Ты умеешь себя вести, я тебе доверяю. Так что прогулка может быть и не лишняя, особенно если ты сумеешь убедить этого старого сатира доверить мне канцелярию.
— Если бы он дал мне пощёчину, я бы, наверное, меньше удивилась. Потому что эти слова о его доверии и моём умении вести себя были просто данью приличиям, а в сущности, он просто толкал меня в объятия шефа, чтобы обеспечить себе ничтожное повышение по службе. Я прощала ему многое, и то, что он всё больше предпочитал мне покер, и даже то, что иногда он залезал в чужую постель, но этой подлости я не могла ему простить…
— И всё же вы проявили великодушие.
— Я это сделала не от великодушия, а со злости. Сатир был не так уж стар, а в некотором отношении превосходил моего мужа, и поскольку прогулка с форелью ему понравилась, он пожелал повторить её, и я не отказалась, и мы начали встречаться в больших ресторанах и известных барах, и, естественно, о нас заговорили.
— Ты должна это прекратить! — сказал мне однажды муж с возмущением.
— Я это делаю только ради тебя, — ответила я. — Ты же должен удержаться на своём новом посту.
Я просто издевалась над ним, и он это понял и промолчал, может быть, потому, что считал, что если в этот момент я уйду от сатира, он прибегнет к санкциям. Вообще брак наш стал просто формальностью, пока мы не решили его прекратить.
Она снова обратила внимание на столик, пренебрегнув на сей раз невкусным кофе и проявив благосклонность к коньяку. Потом рассеянно посмотрела в пространство и произнесла словно бы про себя:
— А так он был неплохой парень… Весёлый, общительный, вообще то, что называется «лёгкий человек»…
— Эта история, однако, не мешает вам по-прежнему питать слабость именно к таким мужчинам.
— Да, потому что они полная противоположность мне. — Она допивает коньяк и спохватывается: — Пожалуй, пора уходить…
— Это зависит только от вас.
На обратном пути Мэри какое-то время молчит, целиком занятая шофёрскими обязанностями и, вероятно, утомлённая своим монологом в ресторане.
Машина плавно спускается по склону горы, сворачивает в тень лесистых ущелий и снова выезжает на открытое шоссе, и перед нами то вздымается тёмная масса кустов, то открывается долина, усеянная тысячами сверкающих огней города.
— Как красиво… — шепчет она, отрывая руки от руля и указывая вперёд.
— Что красиво? — спрашиваю я со смутным страхом, что мы свернём не туда и полетим в пропасть, и вообще женщина-шофёр, да ещё размахивающая руками, никогда не внушала мне доверия.
— Ну всё это, внизу… созвездие мирных огоньков.
— Любой город выглядит так с птичьего полёта.
— Иногда я спрашиваю себя, что нам здесь нужно… — продолжает так же как бы про себя Мэри, не слушая меня. — Зачем мы приехали в этот город… зачем хотим разрушить мирную жизнь этих людей… почему не идём своей дорогой и не занимаемся своим делом.
— Но ведь именно это и есть наше дело.
— Замолчите. Вы просто ужасны с вашим извечным цинизмом.
И она, наконец, крепко хватается за руль обеими руками, так что мысли о пропасти покидают меня, и я, успокоившись, откидываюсь на спинку сиденья.
Глава 5
Я приехал в начале марта, сейчас конец апреля, а перемен — во всяком случае, в том, что касается работы, — никаких. Для такого человека, как я, два месяца вполне достаточно, чтобы превратить любое новое дело в расписанные по часам и скучные будни. Три раза в неделю после обеда бесперспективные занятия болгарским языком, три вечера в неделю, проводимые в дружеской компании сослуживцев, и три ночи в неделю, принесённые в жертву любви, или откровенно говоря — потерянные, в обществе Мэри.
Остальное время — работа. Посещение мероприятии и встречи с местной культурной общественностью сведены до минимума и, боюсь, вообще будут прекращены из-за их полной бесполезности. Изучение документов прибывающих и выезжающих также пока не дало ничего, заслуживающего внимания. Три разговора с тремя лицами, числившимися нашими агентами, и один косвенный контакт со Старым, нашим главным помощником, — всё это только для того, чтобы убедиться, что остатки сети нашей агентуры, хотя и совсем беспомощной, налицо. Подробное ознакомление с не особенно интересными справками из секретного архива. Обсуждение того или иного вопроса с занудным Бенетом и размышления о единственной серьёзной возможности в данный момент. О Борисе Раеве.
Я не оптимист, как Адамс, и не пессимист, как Мэри, потому что и то, и другое — глупо. Я счётно-вычислительная машина. А в такие машины не закладывают настроения. И как машина я вычислил, что на сегодня, а может, и на долгое время ставка на Бориса Раева — единственное, что принесёт не просто хоть какие-то успехи, это единственный шанс выплыть, добиться моей реабилитации, а может, и победы. И потому я всесторонне обдумываю возможные комбинации, хотя информация пока очень скудна.
Информация скудна, но сегодня мы на приёме в одном дружеском посольстве, и быть может, интимная обстановка позволит мне утолить жажду знаний. Ту жажду знаний, которая с древности движет миром и которая является единственной причиной его катастроф.
Приём начинается в шесть, а я стараюсь прийти раньше других, когда в залах ещё почти пусто, — хочу, пока не хлынула толпа, перекинуться несколькими словами с коллегой из этого посольства.
— Лучше пройдите сразу на другую половину, — советует мне он, понизив голос. — А вашего человека я приведу к вам, как только он придёт.
По его совету я прохожу вслед за сопровождающим коридор и оказываюсь в комнате, которая, вероятно, служит приёмной.
— Никто вас тут не побеспокоит, но на всякий случай закройте дверь на задвижку, — любезно объясняет сопровождающий и уходит.
Не успел я докурить сигарету, как в комнату входит мой знакомый Савов. Я запираю дверь и приглашаю его присесть. Сам же сажусь напротив, достаю магнитофончик-глушитель и для настроения включаю знакомую неясную мелодию.
— Мне, пожалуй, удалось узнать всё, что можно узнать обычным путём, — заявляет Савов. — Так что прошу больше ни о чём меня не спрашивать.
— Давайте без предварительных условий, — говорю я. — Рассказывайте!
— Раев действительно уже не работает в плановой комиссии. Несколько месяцев назад он перешёл в другой институт и работает по линии СЭВа. Вторая перемена в его жизни, о которой я не знал: он развёлся. Развёлся ещё два года назад и живёт с дочерью на вилле, квартира осталась жене, которая поспешила снова выйти замуж. Больше в его жизни никаких изменений нет, а я вам уже говорил, что он за человек. Из дома — на работу, с работы — домой. Со своими старыми друзьями общается так же, как со мной. Связи у него в основном служебные. Он очень удивился, когда я пришёл к нему, перестал, правда, удивляться, когда узнал, что речь идёт о просьбе похлопотать за меня, зато стал проявлять недовольство…
Савов продолжает в том же духе, сообщая, помимо нужных сведений, много лишнего, но я терпеливо выслушиваю его до конца, затем перехожу к вопросам. Это дело очень нелёгкое: я должен узнать некоторые незначительные подробности так, чтобы Савов не догадался, что меня интересует. Например, работает ли Раев дома со служебными бумагами, где находится его вилла, каково расположение комнат в ней и каков распорядок дня её хозяина.
— Хорошо, — вздыхаю я, когда игра в вопросы и ответы закончена. — Информация у вас довольно скудная, но я больше не буду вас беспокоить.
— Надеюсь, что вы сдержите слово, — замечает Савов, вставая.
— Можете не сомневаться. Если, конечно, и вы сдержите своё. Мы с вами никогда не виделись и не знакомы.
— Не бойтесь, я не самоубийца, — отвечает гость и покидает комнату.