можно было бы уйти. Как будто смерть, утихомиренная в химическом сне забвения, есть что-то другое, как будто человек не человек. Как будто жизнь не есть функция. Смерти.
Они симулируют. Как будто есть что-то, чего можно ждать. Как будто жизнь не всё более глубокое забвение – химический сон – умиротворение, или человек не человек, сорванный и отброшенный, мчащийся в бесформенное.
Они симулируют, потому что они симулируют жизнь. Симулируют так же свободно, как только разве что конфликт может симулировать свою устойчивую модель. Так интуитивно, как только жизнь симулирует свою продолжительность, своё единственное движение. Свою смертность.
Они распределяются по жизням различной длительности. Размещаются временно в состояниях различной продолжительности. Размещаются в состоянии, длительности которого они не знают и внезапного прекращения которого они ждут, всё время ждут.
Они ждут в кюветах для новорождённых, в кроватке, в коляске, в детских яслях и в подготовишках. Ждут в школе, в тюрьме, дома и в приёмном покое. В среднеобразовательных школах, интернатах для трудновоспитуемой молодёжи и в учреждениях высшего образования.
Они ждут во дворце спорта, в школе верховой езды, в бассейне. Ждут в автомобилях и каретах «скорой помощи», в отделениях неотложной помощи. Ждут и ждут в операционной комнате и потом, подключённые к аппаратам искусственного дыхания во всё более глубоком химическом сне – забвении – умиротворённости.
Они ждут в казармах для военных и отказников. В бараке для инфекционных больных и нищих. Ждут на командно-диспетчерских пунктах, в постоянных комиссиях и сверхзвуковых самолётах. В Совете Безопасности. У пусковых установок.
Они ждут в лагерях беженцев, добровольцев и солдат. Ждут в центрах реабилитации, социального обеспечения и культуры. В секретариатах, ведомствах, министерствах, комитетах. И в рекламных агентствах. В газетных синдикатах.
Они ждут в больницах, в школах для взрослых, в частных лечебницах. Ждут в институте радиологии, медицины и искусственных органов. Ждут в домах престарелых и различных заведениях для немощных, страдающих одышкой или поражённых раком.
Они ждут в тех местах, где они живут, пока они ждут. Ждут, чтобы жить, пока они ждут. Жить, чтобы жить. Пока ждут. Жить, чтобы жить. Пока они живут. Пока они ждут. Пока они живут. Ждут. Живут.
Они вступают в контакт друг с другом и, следовательно, не могут избежать, нпрм., того, чтобы пожирать друг друга, чтобы есть друг друга всю оставшуюся жизнь. В первую очередь убивают часть себя самих, чтобы быть уверенными, что все оставшиеся части, даже если их мало, сохранялись и/или, по возможности, использовались.
Они находят свою собственную инерцию и теряют свою склонность к свободным отношениям с другими людьми, потому что они должны найти себя в инерции друг друга. Или же они стремятся изменить характер друг друга и нуждаются, нпрм., в том, чтобы избежать изменения своего собственного характера и сокращения своих собственных потребностей.
Они ловят друг друга в предварительной игре, сводя жизни друг друга к сдержанным деталям жизни, которая только получает случайное выражение. Они функционируют отлично, но без напряжения, без мощи, не привнося свои особенные части, свои правила в игру, которая заключается в том, чтобы любить друг друга. Они вживаются в свои роли, чтобы исключить пустоту, и свободно относятся друг к другу, в частности будучи незнакомы друг с другом.
В то же время пока они всё ещё имеют достаточно избытка, чтобы раздавать смерть настолько медленно, что это выглядит как жизнь, – они пытаются любить ненависть друг друга. Они находят своё место в мире и медлят в другом мире, находят точное место, нпрм., где они медлят, чтобы найти друг друга.
Они погружаются в поверхность друг друга, прорастают немо в звуки друг друга, функционируют друг в друге, как смерть, в беспокойном мире анестезии. Они смешиваются друг с другом, ныряют друг в друга, тонут друг в друге, переливаются друг в друга, но они не горят: они слишком смертны для этого.
Они пришли, чтобы остаться друг в друге, до тех пор, пока Это длится, и достичь своего окончательного размещения друг в друге, хорошо бы на всю оставшуюся жизнь. Они замораживаются друг в друге, располагаются друг с другом, держат ситуации друг друга под контролем, а видимости друг друга в порядке.
Они разместили слой за слоем непроходимо определённое значение внутри друг друга, чтобы наконец получить непоколебимое значение друг друга. Они носят маски друг друга, чтобы играть в свою игру до конца, свою двойную игру, и чтобы наконец убить себя, просто поубивав друг друга.
И они могут снять маски друг друга и повторить: жизнь есть смерть. Пусть жизнь идёт себе своим чередом. Обустроить свою смерть, чтобы повторить жизнь. После того как они преследовали друг друга и нашли друг друга, отвечали друг за друга, нпрм. за убийство друг друга, они размножаются.
После того как они сохранили жизнь друг друга в форме размножения, они начинают держать смерть друг друга бесформенной и экспериментировать.
Они экспериментируют со свободой друг друга и начинают говорить о свободе друг друга, пока они экспериментально не начнут делать вид, что она существует.
Они экспериментируют с конфликтами друг друга, с общими конфликтами и формулировками и формулируют все конфликты друг друга в стабильных общих моделях.
Они экспериментируют с формулировками друг друга, к примеру с формулировками друг друга о продолжительности жизни и возможных будущих перспектив.
Они экспериментируют с границей между друг другом, границей между движением и изолированным покоем, а это – жизнь, в которую они инвестируют, и смерть, которую они получают.
Они экспериментируют с функциями друг друга, системой органов, тканей и скелетов друг друга и обостряют человеческий опыт друг друга.
Они экспериментируют с попытками пережить друг друга и дистанцируются от смертельной опасности друг друга, начинающейся бесформенности.
Они экспериментируют с не-жизнью друг друга, как если бы она была смертью, и существуют, нпрм., люди, как если бы они не были людьми.
Они существуют как мир внутри мира друг друга, и в частности служат для хранения друг друга, одной химеры внутри другой.
Они существуют как лабиринты внутри лабиринтов друг друга, чьим непредсказуемым поворотам они следуют, как они следовали конкретным системам.
Они существуют как видимости друг друга, как образы, накапливающиеся в иллюзиях друг друга, но делают вид, как будто это язык логических форм.
Они делают вид, что их стабильное производство потребления друг друга находится в соответствии с их собственной